«Преступление и наказание». По мотивам романа Ф. М. Достоевского.
БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер Мотои Миура, художник Итару Сугияма.
«А!.. Я знаю… Завтра… Пойдем… Эт вы-с… Я видел».
В первую минуту сквозь шум не то трамвая, не то стройки герои «Преступления и наказания» Мотои Миуры проговаривают свои основные реплики. Почти все, что они говорят потом, неважно. Главное — это вечный повтор «А» всевозможными вариациями (визг чайки, вопль, возглас, вопрос). Режиссер (и в то же время автор инсценировки) перекроил текст романа, разложил его до кратчайших предложений и составил в одному ему ведомую структуру. И выявление строения сценического текста романа абсолютно не нужно. Повтор одного и того же звука / слова / жеста / траектории движения — здесь и смысл, и композиция.
Миура отказывается от нарратива. Никакой истории здесь попросту нет. Как нет и привычного монтажа или коллажа сцен. Герои находятся в постоянном движении, перетекании по подмосткам и выстроенной Итару Сугиямой внутренней стене типичного питерского дома цвета охры с пожарными лестницами. Тексты из разных глав романа Достоевского проговариваются одновременно, наслаиваясь друг на друга. Письмо матери Раскольникова и описание погоды в день убийства звучат одномоментно, не дополняя при этом одно другое, а просто существуя параллельно. Убитые старуха с Лизаветой мирно прогуливаются, а погибший Мармеладов, о чьих похоронах уже все поговорили, выползает на авансцену, чтобы рассказать о желтом билете Сони.
В «Преступлении и наказании» БДТ нет и сюжетных линий, хотя все герои романа на сцене присутствуют, и у каждого есть какие-то слова. Порфирий Петрович, Свидригайлов, Лужин, Разумихин, Дуня, Пульхерия Александровна — каждый что-то говорит, обладает своим жестом, но свою философию так и не проговаривает. Как и Раскольников (Геннадий Блинов) с Соней (Александра Соловьева). Что там с Лазарем и идеей о право имеющем — никому не интересно. Герои только ходят от одной кулисы к другой, с одной лестницы на другую, повторяют жест и реплику. Все это похоже на сумасшедший дом. И самым безумным оказывается не Раскольников, а Соня, жаждущая поехать на каторгу, будто это ее минута славы. Несколько раз ее «завтра» звучит так, будто она ребенок, которому обещали пойти в парк аттракционов.
Жуткий смех Разумихина (Дмитрий Каргин) и его запрокинутая при этом голова; вытянутая рука и сложенные в пистолет пальцы Порфирия Петровича (Руслан Барабанов); вечное стояние на коленях Катерины Ивановны (Елена Осипова) и Пульхерии Александровны (Юлия Дейнега); нервный тик Миколки (Лёня Нечаев). Раскольников, конечно, тоже безумен. Его «я знаю» звучит то истерично, то спокойно, то безнадежно и ничего не значит. И сумасшествие тут вовсе не в идее о сверхчеловеке и праве на убийство. И никакой полифонии, «борьбы идей» тут нет. Она скорее внешняя, как форма проговаривания текста Достоевского. Для полифонии нужны идеи, философии, а у сумасшедших их быть не может, только помешательства.
Существование Геннадия Блинова такое же, как и у других актеров. Хождение от стенки к стенке, смех, зацикленность жестов — он так же безумен. Таков закон этого мира. Жанр спектакля определяется режиссером как сны и страдания Родиона Раскольникова. И это действительно похоже на бред от горячки, будто подсознание героя случайно выхватывает какие-то фразы и воспоминания и по какой-то причине транслирует больному сознанию. Потому и проигрывается подробно эпизод с деньгами Лужина, которые он отдал Соне и при этом обвинил ее в воровстве — так захотело подсознание. Запомнился Разумихин своим «пойдем», и суждено ему теперь говорить только так, да вытягивать руку.
Болезнь рассудка дополняет и «физический недуг» Раскольникова. Его правая рука существует обособленно, постоянно норовит выскочить из кармана плаща и зарубить кого-то, будто она и есть топор. А потому он постоянно придерживает ее левой рукой. Кажется, что абсолютно всем актерам досталось амплуа обезумевшего из-за демона Ситэ из японского театра Ногаку. И если Катерина Ивановна воплощает это еще и внешне (седые растрепанные волосы, серая от грязи ночнушка и маниакальный взгляд), то остальные существуют на сцене по законам этого амплуа пока еще внутренне.
Ощущение непрекращающейся сутолоки, лихорадки будто сводит с ума и без того безумных героев. Лестницы создают чувство неустойчивости, головокружения, как и в экспрессионистском театре. Как и крик, единственное средство коммуникации с миром, с другими. Только он тонет в дребезжании металла, криках других и постоянном движении героев. Мельтешение (на самом деле выстроенная, четкая траектория разработана для каждого) создает бешеный ритм спектакля, который ускоряется и ни на секунду не замедляется.
Режиссер не погружает своих героев в безвременье. Времени как такового в этом мире просто нет. Мельтешение, хождение, перетекание героев с площадки на лестницу и обратно закольцовываются, не имеют никаких границ, будто этот поток не закончится никогда. Так и вечно проговариваемое Соней «завтра» на сцене не существует. Нет и «вчера», и «сегодня». Раскольников обещает рассказать Соне, кто убийца. Она вопрошает: «Завтра?» Родион рассказывает, кто убийца. Соня снова вопрошает: «Завтра?»
Сценографию и костюмы тоже невозможно отнести к какой-то эпохе. Петербургские дома цвета охры как были в XIX веке, так и существуют до сих пор. Обычные серые и бежевые плащи, костюмы-тройки и простые блузы с юбками миди. Эти герои не принадлежат ни к какому времени и лишены возможности его обрести. Потому и тексты из разных частей романа звучат одномоментно, без всякой последовательности.
Ни наказания (хотя бы законом), ни раскаяния не будет, для этого нужно, чтобы наступило то самое пресловутое «завтра». И поклоны Раскольникова на перекрестке, и описание каторги здесь присутствуют только формально. Чтобы отбыть наказание, нужно быть. А существование бытия как философской категории невозможно без времени. Только язва, записанный рассказ о которой звучит из-под колосников, расползается по миру.
Голубой свет заполняет пространство между отъехавшей вглубь стеной дома и подмостками. Луч прожектора выхватывает фигуры Раскольникова и Сони: «Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные». Только вот они совсем не чистые. И повторяемое несколько раз Раскольниковым «и тогда, стало быть, также будет солнце светить!» абсолютно бессмысленно. Нет ни солнца, ни будущего времени, ни жизни, ни смерти. Только кружение, хождение по заданной неизвестно кем траектории.
Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры
«Российский государственный академический Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова» • Санкт-Петербург
Для улучшения работы сайта и его взаимодействия с пользователями мы используем файлы cookie. Продолжая работу с сайтом, Вы разрешаете использование cookie-файлов. Вы всегда можете отключить файлы cookie в настройках Вашего браузера.
