«Полтинник» выдающегося петербургского артиста Дмитрия Воробьева — событие невероятное до такой степени, что немудрено его было пропустить. Но хорош любой повод сказать в его адрес слова, которых он заслуживает по причине своего уникального таланта создавать объемные, содержательные, узнаваемые, драматичные и гуманистичные образы не только в удачных, но и в совершенно безнадежных сценических опусах.
Дмитрий Владимирович Воробьев, сын Владимира Егоровича Воробьева, известного не только коренным ленинградцам, не прошедшим мимо Театра Музкомедии 70-х — 80-х годов, но и широкому зрителю (как режиссер музыкальных фильмов «Свадьба Кречинского», «Труффальдино из Бергамо», «Остров сокровищ»), окончил курс Игоря Олеговича Горбачева, тот самый, с которого почти никто не «потерялся»: его однокурсники — Александр Баргман, Александр Лушин, Ирина Полянская, Сергей Бызгу, которых не нужно представлять. Сведения биографического свойства тут — для обозначения корней, базового запаса, обеспеченного семьей и театральной школой. Но еще и для того, чтобы осознать, какой далекий и насыщенный событиями путь пройден актером самостоятельно. Начался этот исключительный путь с «Месье Жоржа», спектакля Анатолия Праудина по «Герою нашего времени» 1994 года в Александринке. Воробьев был Печориным, тем самым идеальным романтическим героем, которого прописал Лермонтов: вся его убийственная ирония, недальновидно принимаемая курортным обществом за жестокость, скрывала такую предельную тонкость натуры, какая бывает лишь у тех, кто живет по законам другим. Его с головой выдавали непроизвольные жесты, идентичные пылким признаниям и лишающие женщин какой-либо возможности выбора (женщин, замечу, не только на сцене, но и в зале), и сцена отчаянного плача-крика, обращенного к небесам, но озвученного женским именем: «Вера-а-а!». Еще выдавал взгляд ясных голубых глаз, который оставался по-детски открытым, невозможно искренним, даже когда губы кривились в презрительной усмешке.
Потом, с годами, Дмитрий Воробьев научился скрывать эти по-достоевски надрывные материи (ужасно жаль, что не нашлось еще лет 10 назад режиссера, который поставил бы с ним «Идиота»), играя, скажем, лакея Жана во «Фрекен Жюли», но именно эта неуместная в нынешнем веке откровенность, нескрываемая подлинность порывов превращала большинство персонажей Воробьева в героев. Публике, скажем, не приходило в голову смеяться над бездарно прилепленным бутафорским носом Сирано де Бержерака, потому что актер брал поэта под защиту. И когда в «Балтдоме» появился Андрей Могучий и затеял легендарную «Школу для дураков» (вторую редакцию), позже объехавшую пол- Европы и завоевавшую эдинбургский «Fringe First», бесхитростный, неискаженный условностями взгляд ребенка-шизофреника благодаря артисту Воробьеву стал метафорой гармоничного и здорового восприятия реальности.
Газета — не место для развернутого актерского портрета, но невозможно не вспомнить, как, точно от удара, закрывался от материнского поцелуя Воробьев — Гриша Незнамов в «Без вины виноватых» или как уверенно и грациозно (речь здесь прежде всего о психологический грации) двигался от начала к финалу Воробьев — Джордж в спектакле «Приюта комедианта» «Кто боится Вирджинии Вульф?», а роль там сравнится разве что с канатом под куполом: одна ошибка — и вот уже вместо сурового театра жестокости или фальшивая мелодрама, или вульгарный фарс. Благодаря Дмитрию Воробьеву состоялась целая серия спектаклей Театра Сатиры времен нулевых, которым было далеко до режиссерской безупречности — поскольку Воробьев, в тот момент уже серьезный профессионал, снова и снова ступал на канат того самого душевного обнажения, которое актер может позволить себе, только имея в профессиональном арсенале безупречное чувство меры и стиля.
Две последние по времени работы Дмитрия Воробьева в БДТ, куда он по приглашению Андрея Могучего перешел год назад, подтвердили, что артист сейчас находится в самом расцвете творческих сил, и дай бог, чтобы новая встреча с Могучим не заставила себя ждать и не уступила по результату «Школе для дураков».
Автор: Зарецкая Жанна
