Зарецкая Жанна

Почему у Нины Усатовой два диплома

Вечерний Петербург

6 марта 2009

Кроме всенародного женского праздника Петербург именно в эти дни отмечает и значительную театральную дату - 90-летие Большого драматического театра им. Г. А. Товстоногова. Нынешняя гостья «ВП» эти два праздника объединяет: Нина Николаевна Усатова - уникальная женщина и колоссальная актриса. В ней всего - через край: и актерского неистовства, и пробойного обаяния, и той исконно русской женской силы, которая воспета поэтами, и веры, и доброты, без которых ни земля, ни искусство не устояли бы. «Холодное лето 53-го...», «Фонтан», «Волкодав из рода Серых Псов», «Роковые яйца», «Мусульманин» - те фильмы, по которым Усатову знает широкая публика. Петербуржцам повезло больше других, у них есть возможность увидеть ослепительно женственную Нину Усатову в роли пылко влюбленной Серафимы Давыдовны Сарытовой в спектакле «Блажь!».

Путешествие из Молодежного в БДТ

- Нина Николаевна, давайте начнем с БДТ. Вас ведь Петербург узнал актрисой Молодежного театра. А в БДТ кто пригласил? Товстоногов еще?

- Нет, уже Кирилл Юрьевич Лавров, один из самых значительных людей в моей жизни. А приглашение я получила так. Была в Большом драматическом замечательная женщина, заведующая труппой Ольга Дмитриевна Марлатова, царство ей небесное. Она мне позвонила и сказала: «Ниночка, я к вам с поручением от Кирилла Юрьевича. Мы хотим пригласить вас для работы в Большой драматический театр. И роль для вас уже есть: купчихи Белотеловой в спектакле по пьесе Островского «За чем пойдешь, то и найдешь». Я сначала подумала, что это розыгрыш. А потом поняла, что надо решать сейчас. Второй раз в БДТ не приглашают. И, как ни трудно было мне уйти из Молодежного - у нас там все было так по-родному, была такая студийная атмосфера, какую я пожелала бы всем молодым актерам, - я все-таки решилась.

- Из вашей петербургской жизни до БДТ что вспоминается чаще всего?

- Спектакль «Отпуск по ранению» Владимира Малыщицкого, где я играла вдову Степанову. За ту работу я получила свою первую театральную премию, и у меня были чудесные партнеры. Помню, как играл Володьку-лейтенанта Олег Попков, его мать - Наташа Дмитриева, Валера Кухарешин играл слепого аккордеониста, Серега Гавлич - солдата-инвалида.

А еще вспоминаю свою общественную работу в нашем театральном профсоюзе. Как мне нравилось выбивать для людей путевки и обеды в диетической столовой. А все выходные пропадала на лекциях в областном комитете профсоюзов. Но мне и это очень нравилось, вот ведь что удивительно! А потом мне еще сказали, что нужно обязательно поступить в Университет марксизма-ленинизма. Там, кстати, было много интересных факультетов. Например, факультет этики и эстетики. Я выбрала, разумеется, его. Конечно, была и идеология. Но какие интересные были политинформации, все новости мы узнавали первыми. У нас были абонементы в Эрмитаж, в Русский музей, в Этнографический музей. В результате я в Университете марксизма-ленинизма получила красный диплом и храню рядом с дипломом Щукинского училища.

Хочу вам сказать, что со мной учились довольно много представителей нашей профессии - из Мариинского, из других театров. И делали это не ради карьеры. В нашей профессии искусственным путем, по блату карьеры не сделаешь. Ты выходишь на сцену - и все видят, кто ты есть. Как Луспекаев выходил или Кирилл Юрьевич Лавров. Но о Лаврове я хочу сказать особо.

О Лаврове

- У него ведь не было специального образования, он был личностью, человеком, который сформировал себя сам: в первую очередь в театре. Поэтому его так уважали. Он не хотел оставаться художественным руководителем на третий срок. Сказал: «Я устал», - и все понимали, что устал, действительно, что и в самом деле надо кому-то передать бразды правления. А я тогда сидела в гримерке с его женой, актрисой Валентиной Николаевой, и она мне говорила: «Господи, только бы его не выбрали, я ведь совсем не вижу его дома». Это тогда Кирилл Юрьевич потребовал, чтобы голосование было тайным, чтобы каждый мог высказать свое настоящее мнение. Я как сейчас помню зал Малой сцены, где проходило собрание труппы. Мы опустили бумажки, и тут же стали считать голоса. Среди них был только один голос «против» - его жена... Этого человека так любили и так ему доверяли, что никто не сомневался: «Если Лавров с нами, значит, все получится». Перестройка закрутила-завертела, прибавилось суеты, разъездов, перелетов, антреприз. С болью в сердце вспоминаю, как я приходила к Кириллу Юрьевичу отказываться от роли. А он с пониманием отпускал, говорил только: «Ну, смотри». И я все думала тогда: «Ну нельзя же вот так вот пользоваться его бесконечной любовью». И когда он уже тяжело болел, я искала роль, чтобы непременно сыграть ее в своем театре. Тут меня как раз нашел Геннадий Тростянецкий и предложил главную роль в «Блажи» Островского. Я подумала: «Господи, как же это хорошо!» И хоть у меня были расписаны гастроли, я нашла три месяца, чтобы выпустить новый спектакль, который мысленно посвятила Кириллу Юрьевичу. На худсовет он пришел уже совсем больной. А я про себя повторяла: «Дай ему Господь еще продержаться», - потому что никто из нас не представлял, что будет с театром, если не станет Лаврова. В слове «Лавров», повторюсь, заключались честь, совесть, достоинство. Он брал на себя все, остальные могли расслабиться. Когда нынче в Питере спускали на воду пароход «Михаил Ульянов», сказали, что следующий будет называться «Кирилл Лавров». Я подумала: «Господи, как я жду этой встречи с пароходом и человеком». Для меня это будет путешествие в вечность.

Родом из детства

- Нина Николаевна, вы производите впечатление человека с очень крепкими корнями и очень счастливым детством. Это так?

- Так. Хотя детство было послевоенным, оно было очень счастливым. Потому что у меня были замечательные родители. Жили мы на Алтае. Отец работал в лесничестве. Я могла уходить одна в поле, к жеребятам, к ягнятам, могла разговаривать с букашками и зверюшками. Очень была впечатлительная. Наверное, поэтому и стала актрисой. И никто никогда не ругал меня, не говорил, когда нужно прийти домой. Нас, детей, было в семье четверо - и чаще всего с нами занимались бабушка и дед, потому что родители много работали. У отца были лошади - Вороной и Марта, и они были для меня символом чистоты и красоты. И я помню, что отец никогда не стегал коней, а крутил вожжами над головой, и конь понимал, что надо бежать быстрее.

Однажды я сказала: «Папка, у Марты скоро родится жеребенок. Если я не просплю, когда он родится, можно он будет мой?» И батя ответил: «Да, тогда он будет твой. Не пропусти». Я спала на сундуке за дверью и все время прислушивалась - так боялась проспать! И вот однажды мы с мамой приходим в конюшню, а жеребенок уже родился: стоит плоский, маленький. Я тут же побежала домой, схватила корку хлеба с солью - какую всегда давала взрослым лошадям, и они лизали мои руки, а я понимала, что теперь можно их и обнять, и поцеловать. И вот я протягиваю жеребенку эту корку хлеба, а мама мне: «Что ты, что ты?! Он же еще титьку сосать должен». Тогда я дала эту корку Марте. А жеребенка обняла крепко и кричу ему: «Ты мой! Мой, понимаешь? Мой!!!» Потом я с ним гуляла целыми днями. Только когда он сосал мать, отходила в сторонку, потому что кобыла меня отгоняла таким тихим внутренним ржанием. Это ведь то же, что малый круг внимания в актерском мастерстве. Я приучалась слышать природу, воспринимать ее информацию. Я потом ездила на нем без седла, фуфайку подстелю - и скачу. Но однажды, спустя примерно два года, отец мне сказал: «А вот теперь, пока я его не объезжу, ты к нему не подходи». Он был в поре созревания, и его уже интересовали другие «подружки». И я так мучилась, оттого что не могла понять, почему он меня не принимает, как раньше. Плакала, упрекала его, что он меня забыл. Тогда он подходил, давал мне погладить морду, а потом стряхивал мои руки, и я понимала, что он уже не мой. И очень грустила. Потом отец его объезжал за огородами, меж стогами, и запретил маме меня туда подпускать, потому что это жестокая штука - объезжать коней, но необходимая. Но я все равно вырвалась и увидела, как отец бьет коня вожжами. Как я тогда кричала! Мне было шесть лет. Потом я увидела его уже в стойле, смирённого. Помню, какими глазами он на меня смотрел - как будто я была в чем-то виновата. Я даю ему корку хлеба с солью - а он не берет...

Беседовала Жанна ЗАРЕЦКАЯ