Для меня просто сбылись две новости, обещанные в прологе «Хором Дурацкого». Плохая — что всюду ни за что не поспеть. Хорошая — что у каждого будет свобода: в выборе маршрута, ритме пробегов и зависаний. Не думаю, что на Фонтанке в этот день ожидали явления Пушкина. Скорее, в его зеркалах отражались мы — с формами просветительства, принятыми сегодня, гримасами наших игрищ и забав. Не всех это отражение обрадовало — но оно несомненно было острым, живым.
Да, своей трагической ипостаси и жестов вольнодумства поэт не предъявил, увы. Но солнечный январский день он щедро благословил рифмами, что прошили разные пространства по горизонтали и вертикали — как в цветном путеводителе, данном зрителям при входе. Шаляпин в арии Мельника, с музейной пластинки, слал привет Павлу Юринову на Малую сцену: в спектакле Саши Тостошевой монолог Сальери про дар Изоры решён как китчевая аранжировка речитативов Даргомыжского, в микрофон, с карикатурной пластикой шоу. Сознательную порчу стихотворных рифм на разных уровнях, звонкое извлечение первых попавшихся, «от балды», будто уравновесило перформативное действо в чёрном боксе: глядя в глазок, случайный наблюдатель мог лицезреть муку неприхода слова к Ване Пинженину, екатеринбургскому поэту, слонявшемуся между письменным столом, проигрывателем для винила и коленкоровым диваном. Возвращаясь в эту локацию спустя время, можно было видеть — выведенные на экран страницы поэтического блокнота приросли несколькими строчками с правкой, нрзб. С середины маршрута в самом заглавии проекта, «Наше всё», стала отчётливо проступать рифма с немаленьким телом БДТ — его укромными закутками, неведомым зрителю сигарным баром или комнатами музея. Всё это словно собралось с силой — и вздрогнуло напоследок, отсалютовав эпохе Андрея Могучего. Крена к сомнительному супермаркету я в ней за десятилетие не различила — но каждый день, час своего зрительского счастья буду помнить.
И очная ставка с пушкинским словом 25 января к вечеру всё же случилась, случилась. Сорокаминутный музыкальный перформанс группы mader nort, обозначенный в программе как , концерт-всматривание, вызвал оторопь законами продуманной драматургии — и мощным смысловым шквалом. В россыпи стихов, передоверенных авторами боту, будто стократ усилились все нынешние сокращения и травестии, когда голос без тембра спокойно корёжил рифмы, твердя раз за разом: «Я вас любил безмолвно, безнадёжно». А музыка обороняла рубежи человеческого в бросках от салонных сарказмов — к руслановским «Валенкам. Не рискну подвести итог этого поединка, но после него стало ясно: шестичасовые странствия нужно прервать здесь. Как разворачивалась чума на большой сцене — когда-то полюбопытствую специально, после. А пока брела до метро, в висок всё стучала реплика, завершившая подкаст Алины Бодровой о предлагаемых обстоятельствах осени 1830 года. Какая-то очень нужная сегодня нота. Болдино, из пушкинского письма Плетнёву — в заражённую Москву: «Были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы».
Лидия Тильга - кандидат искусствоведения, доцент РГИСИ