Вячеслав Суриков

«Три толстяка»: прекрасный и яростный спектакль Андрея Могучего

Эксперт

1 марта 2021 

В БДТ — премьера седьмого эпизода эпопеи по мотивам сказки Юрия Олеши.
Сцена засыпана песком. Это не просто тонкий слой сыпучего вещества, который больше символизирует песок, чем на самом деле им является, это настоящие горы песка, которые возвышаются над ней на протяжении всего спектакля — как неотъемлемый элемент постапокалиптической реальности, воссоздаваемой Андреем Могучим в седьмом эпизоде (последовавшим за первыми двумя, поставленными два года назад) театральной эпопеи «Три толстяка». Но и этого ему мало, и в какой-то момент сверху с колосников песок начинает сыпаться стеной, полностью скрывая от зрителей глубину сцены. И это еще одно визуальное впечатление, которое буквально врезается в зрительную память, и так уже насыщенную холмистым песчаным рельефом . Это еще один сигнал о том, что зритель в «Трех толстяках» имеет дело с театром ни на что не похожим — бесконечно далеким от привычного театра, в котором актеры рассказывают историю, произнося заученные тексты, которые зритель в большинстве случаев слышал уже много раз.

Умение работать с пространством — одна из самых ярких отличительных черт Могучего. Почти на каждом его спектакле зритель видит рукотворный мир, выходящий за рамки обыденных представлений. Если любой спектакль в какой-то степени сон, то «сны», поставленные Могучим в высшей степени реалистичны. Ты веришь в происходящее на сцене не только за счет эмоционально вовлекающей в происходящее на сцене актерской игры, но и технических приемов, которые не просто удивляют, но и усиливают эмоциональную вовлеченность зрителя — он видит происходящее на сцене своими глазами и понимает, что все, что происходит, происходит на самом деле. С ним играют, но это игра, которая ведется по каким-то другим правилам — отличающимся от привычных. Зритель привык, прежде всего, к условности театра, продиктованной ограниченностью пространства сцены и ее технической оснащенности. Но что мы знаем о театре, и о тех возможностях, которые он в себе скрывает?

Андрей Могучий пришел в мир театра, когда тот начал резко меняться, и сразу пошел бескомпромиссным путем, создав для реализации собственных замыслов театральную группу — Формальный театр. И только после того, как он смог с ее помощью заявить о себе как о режиссере, который разговаривает с публикой в свойственном ему стиле, он пришел в театр с постоянной труппой и со всеми его актерскими и техническими возможностями. Александринский театр, где начался новый этап его творческой судьбы, в ту пору уже вступил в период Валерия Фокина, и стал возвращать под его руководством былую художественную мощь. Спустя девять лет новый виток — художественное руководство Большим драматическим театром, в котором не только стены еще помнили Георгия Товстоногова, но и действующие актеры театральной труппы. Это назначение — один из лучших поворотов в истории отечественного театра. Могучий не только пришёлся к месту, но влил в него новую энергию, которая и по сей день заставляет БДТ двигаться вперед.

Могучий принадлежит к когорте петербургских режиссеров, творческая воля которых определяет судьбу современного русского театра: Фокин, Додин, Бутусов. Из их числа больше всех Золотых масок в номинации «Работа режиссера» у Юрия Бутусова — четыре, но Могучий отстает всего на одну — у него их три. В этом году они снова сойдутся в конкурсной программе «Золотой маски»: в списке номинантов Юрия Бутусов завялен со спектаклем «Пер Гюнт», поставленном в Театре им. Вахтангова, Андрей Могучий со спектаклем «Сказка про последнего ангела», вышедшем на сцене Театра Наций. У этих двух режиссеров есть еще один повод упоминать их имена рядом — художник, вместе с которым они оба создали едва ли не лучшие работы — Александр Шишкин, который и воплощает в визуальную форму художественные миры, возникающие в воображении этих двух режиссеров. Он делает их по-настоящему ни на что не похожими. И его усилиями на сцене возникает магическое пространство, которое втягивает в себя зрителя и заставляет проживать спектакль вместе с его героями.

Именно с Александром Шишкиным Могучий поставил сериал «Три толстяка». В основе — текст Юрия Олеши, в котором жители неназванной страны, под предводительством гимнаста Тибула и оружейника Просперо поднимают восстание против местной буржуазии. Это не буквальное прочтение классической сказки и не перемещение знакомых героев в новые обстоятельства, в которых они продолжают разговаривать тем же языком, что и раньше, заставляя чувствовать неловко и самих себя и зрителей, которые вынуждены играть в игру, предложенную режиссером. Могучий перемещает героев в параллельную реальность, в который они и выглядят и говорят совершенно по-другому. Это не перемещение во времени, это именно параллельная реальность, которая могла бы случится, если причинно-следственная связь в жизни этих персонажей выстроилась по-другому. Мы их узнаем, но выглядят они и ведут себя в соответствии с новыми обстоятельствами. Они погружаются в них и меняются вместе с ними — и они сами и внешняя среда оказываются пластичны и способны влиять друг на друга.

Тексты, написанные для спектакля Светланой Щагиной, это еще одна составляющая спектаклей Андрея Могучего. Они соединяют в себе иногда очень отдаленные друг от друга культурные слои, они концентрируют в себе почти первозданную ничем не замутненную энергию творчества: мир спектакля создается на наших глазах, в нем заключено качество, которое так редко можно встретить в современном театре — они непредсказуемы, зритель не в состоянии предугадать не только эмоцию актера, мизансцену, но и реплику персонажа и поворот сюжета. Герои ведут себя иррационально, вне правил, и в этом и заключается их притягательная сила. Тексты, написанные Щагиной, даже если это литературный коллаж, находятся от первоисточников на том расстоянии, которое позволяет признать их самостоятельными сценическим произведениями — настолько виртуозно они сделаны. Они словно бы рождаются вместе с появлением персонажей на сцене, и автор стенографирует то, что они говорят.

Эти тексты позволяют спектаклям Могучего перешагнуть границы жанра — это больше, чем просто постановки в рамках слов, заранее очерченных автором, это новая форма романа, которая развивается параллельно телевизионным сериалам, также вторгающимися в эту нишу — иерархия, в соответствии с которой текст первичен, а фильм или спектакль только интерпретируют его, только отчасти претендуя на новизну, низвергнута. Спектакли Могучего лишь фиксируют эту ситуацию. Текст в сознании режиссера преломляется до неузнаваемости. Автор утрачивает право не только структуру созданного им художественного мира, но и на слова, которые будут произносить его герои. Как только они появляются на свет, они получают право на собственную судьбу — авторское право искусственно закрепощает их, тогда как каждый в чье сознание они проникают, обладает правом на их интерпретацию. Могучий освобождает литературных героев и дает им возможность прожить еще одну жизнь, насыщенную необыкновенными приключениями.

Могучий отправляет героев «Трех толстяков» в постапокалиптический мир, где они блуждают в поисках друг друга и самих себя. Седьмой эпизод уже отрывается от литературной реальности, созданной Юрием Олешей, которая в первых двух эпизодах была еще вполне узнаваемой, и попадает сначала в сказку Гауфа «Холодное сердце», в которой используется тот же мотив, что и у Олеши — замена живого чувствующего человеческого сердца, способного вмещать в себя боль, радость и сострадание, на сердце каменное, бесчувственное, лишенное способности сопереживать и ближнему и дальнему. И снова сказка Гауфа, вписанная в художественную реальность спектаклей Андрея Могучего, меняется в соответсвии с прописанным режиссером кодом. Вместо стеклянного человечка, обладающего способностью менять живое сердце на каменное, в мир «Трех толстяков» вторгается наделенный мистическими способностями таракан. Вырвавшись из мира мертвых — реальность второго эпизода, Гаспар Арньери оказывается внутри реальности снов ученого Туба.

В роли Туба — Сергей Дрейден, исполнитель главной роли в легендарном фильме Александра Сокурова «Русский ковчег», и это его далеко не единственное актерское достижение — он в том числе обладатель двух «Золотых масок». И он сам и его личная судьба обладают таким весом, что его появление в мире «Трех толстяков» начинает влиять на художественную ткань спектакля. Словно бы попадая в поле притяжения актера, обладающего такой силой, спектакль невольно начинает рассказывать его судьбу. Третье действие спектакля — это сон, в который возвращается ученый Туб и видит в нем свое детство — детство мальчика, отец которого арестован как враг народа. Это одновременно история персонажа, которая является продолжением сюжета сказки Гауфа о мальчике, которого таракан искушает операцией по пересадке каменного сердца, и история самого Сергея Дрейдена, отец которого был арестован как враг народа. Еще одна примета современного театра: не актер растворяется в своем персонаже, а персонаж растворяется в нем.

История о сыне врага народа рассказывается в жанре советской оперы. Герои — идеальная семья: мама, папа, дочь и сын поют, и поют они потому что абсолютно счастливы — счастье пронизывает их жизнь, и поэтому они не могут не петь. И даже когда привычное течение семейного бытия нарушается арестом отца — он вырывается из жизни семьи с корнем, его жена и дети не перестают петь, потому что не верят в то, что это могло с ними произойти — ведь и их папа и тем более они сами ни в чем не виноваты, это какая-то ошибка, которая тотчас будет исправлена, если они смогут достучаться до Сталина, который любит всех советских детей, а значит и их тоже. Они поют пытаясь своим пением удержать то счастье, которое было в их жизни вот только что — совсем рядом, и это счастье было почти абсолютным и незыблемым. Они пытаются удержать тот прежний мир, и мальчик верит в то, что папа стал космонавтом. И его воображение делает это образ реальным: мы и в самом деле видим его отца в скафандре, но стоит ему лишится шлема — мы видим под ним, перемотанную окровавленными бинтами голову.

Разговоры мальчика Вани со Сталиным — сон внутри сна: здесь Сталин выступает в роли воображаемого друга, который даже переживает, что так долго не снился мальчику: неужели он забыл про него? Мальчик по-свойски его утешает: нет, не забыл — во сне между ними нет никаких преград. Сталин его лучший друг, и предан мальчику так же, как он предан ему. Тогда реальность за пределами сна начинает катастрофически меняться: у Вани и его сестры реальность переключается в другой режим — теперь они дети врага народа, и они должны отречься от отца, — это условия возвращения реальности в прежний режим, в котором будут друзья, хорошие оценки и красиво наряженная елка на Новый год. Но, чтобы отказаться нужно каменное/железное сердце, и мальчик делает свой страшный выбор: и его отец и его живое чувствующее сердце ему важнее одобрения учителя, хороших оценок — сиюминутного социального успеха.

Сердце мальчика — вот точка пересечения сразу трех историй — сказки Юрия Олеши, сказки Вильгельма Гауфа и личной истории Сергея Дрейдена. И когда эти три сюжетные линии пересекаются друг с другом и при этом впускают в себя мотивы, пронизывающие окружающую нас реальность, из них возникает спектакль, в котором сплетаются сразу три временных пласта: прошлое, настоящее и будущее, они словно бы существуют одномоментно в каждом фрагменте спектакля: символически это выражено в том, что Гаспар Арньери и учитель Туб не покидают сцену. Они видят сны из прошлого и будущего, оставаясь самими собой, будучи одновременно персонажами пьесы и самим собой: кому из них снятся сны? Сергею Дрейдену или учителю Тубу? Или мальчику Ване Тубин? Внутри спектакля мы видим насколько сложно может быть устроено время: в настоящем вдруг проступают то будущее, то на него наплывает прошлое, и мы до конца не понимаем в каком времени мы существуем. По версии Могучего оно не линейно и не циклично, оно существует по законам, которые трудно описать или свести к какой-то математической формуле. Даже если она существует, то каждый должен вывести ее сам для себя, потому что времени свойственно синхронизироваться с сознанием — каждый живет в своем потоке времени, которые иногда друг с другом пересекаются.