Лилия Шитенбург

Наш паровоз вперёд летит 

Город-812

№3. 1 февраля 2016 

Премьерного «Игрока» в БДТ анонсировали так: «В главной роли — народная артистка России Светлана Крючкова». 

Спектакль — бенефис выдающейся актрисы, посвященный 40-летию ее творческой деятельности на сцене театра. Кто-нибудь из вечно сомневающихся (вроде меня) позволял себе бестактности, дескать, неужели многоуважаемая юбилярша выйдет на сцену в роли Алексея Ивановича, игрока, чья роль в романе Достоевского, вроде бы, должна быть главной. На что им вежливо отвечали, что играть Светлана Николаевна намерена Бабуленьку, и роль эта будет главной, уж не тревожьте себя понапрасну. Так и вышло.

Да и в самом деле, чего лукавить: богатая московская барыня Антонида Васильевна Тарасевичева, она же Бабуленька, чьей кончины нетерпеливо ждут заранее безутешные наследники, коротая время в заграничном Рулетенбурге, — эта роль в сценических версиях «Игрока» обыкновенно оказывалась если не самой главной (что тоже бывало), то во всяком случае определяющей. Такой и играли Бабуленьку Инна Чурикова, Валентина Панина, Эра Зиганшина (это только из последних примеров). Роль бенефисная. Как отменно (и предсказуемо) хороша должна оказаться Светлана Крючкова, появляясь во всем юбилейном блеске и соответствующем платье на родной сцене, с присущим ей мастерством величественно отчитывая — словами великого классика на сей раз — окружающую бессмысленную молодежь, которая ни играть, ни тем более выигрывать решительно не способна. А там, после лихорадочной сцены рулетки, наверняка наступит и оглушительное раскаяние, сыгранное непременно по всем канонам классического русского психологического театра, о судьбах которого актриса так печется в своих эмоциональных выступлениях.

Так вот все «предсказуемо» и «наверняка» на сцене БДТ в бенефис Крючковой были отменены напрочь. Приглашенный юбиляршей режиссер Роман Мархолиа (не самый очевидный выбор ни для актрисы, ни для БДТ, ни для города, ни для второго десятилетия нового века), устроил на сцене нечто среднее между «веселой суетой» простодушных «театров для публики» и «зловещим маскарадом» театров, которым нравится выглядеть сложными. Записные игроки и приблудные кафешантанные дивы, составляющие население Рулетенбурга, почти безостановочно пляшут, то составляя причудливые «рулеточные» хороводы, то совершая смелые упражнения с чемоданами, то солируя как-нибудь эдак вприсядку, а то и делая фуэте (француза де Грие играет артист балета. Молча). Персонажи Достоевского сделались пестренькими танцующими куклами: по сложному маршруту лихорадочно носится пикантная институтка Полина (Полина Толстун), выделывает легкомысленные антраша генерал (Семен Мендельсон, лысый и в усах), томно тянет знаменитую песенку «Пароле, пароле…» ужасно коварная мадемуазель Бланш (Светлана Обидина в «шанелистом» костюмчике и тюрбане с хохолком), бубнит что-то глупое с «аглицким» акцентом солдафон-англичанин Астлей (Дмитрий Мурашев), впроброс цитирует Достоевского взъерошенный истерик в неприличном плаще — Алексей Иванович, игрок (Владимир Кошевой). Раскрашенные лица персонажей то и дело появляются в видеотрансляциях. Для пущего куража имеется диджейский пульт и диджей к нему. В общем, как это нередко случается сегодня в театре, режиссер «нестерпимо начинает форсить» — по слову автора «Игрока».

Этот режиссерский форс и вовсе выглядел бы копеечной ставкой на зеро, если бы не сценография Владимира Ковальчука и костюмы Фагили Сельской. Имперские колонны и металлические конструкции, лампы, цилиндры, черная кожа, механическая коляска и паровоз, сошедший с рельсов, но продолжающий исправно пыхтеть, — все это вместе дает устойчивый образ стимпанка. Стиля «альтернативной реальности», основанного на фантастическом допущении: человечество освоило энергию пара, на чем история технического прогресса и остановилась. Это в высшей степени остроумное решение могло стать ключом не только к внешнему виду, но и к тексту, и к идее спектакля, однако было использовано лишь отчасти. Этот хлопотливый, беспрестанно хаотично движущийся, полный дурной энергии, а на самом деле навеки замерший, никуда не стремящийся, отставший навсегда «альтернативный» маргинальный мирок — один из самых точных современных образов, которые доводилось видеть в последнее время. На фоне пускающего пары паровоза, аккуратно пришедшего мордой в землю, рассуждения Алексея Ивановича о Европе и европейцах, «полячишках» и прочих «французиках», его грошовые обиды и застарелые комплексы, гордость за исконно русскую «неспособность к приобретению капитала» и прочие виды национальной «богатой одаренности» выглядят особенно саморазоблачительно. Каким бы скромным по качеству ни был спектакль Мархолиа, он зафиксировал важный момент: времена «варваров и еретиков» прошли. Алексею Ивановичу теперь требуется принимать особые меры, дабы не выглядеть ничтожеством. Прежний пар весь ушел в свисток.

А сама Светлана Крючкова, выезжая на сцену в механизированной коляске, облаченная в черную кожу, летный шлем и такие же очки, по ходу действия меняющая парики — один экстравагантнее другого, листающая карманный планшет и становящаяся за диджейский пульт (ибо тут она не только Бабуленька, но и Крупье), «отреклась от старого мира» — театрального прежде всего — вполне недвусмысленно. Она сорок лет на этой сцене, она может себе позволить не следовать устаревшим эстетическим установкам — даже своим собственным. Героиня Крючковой все поставит на зеро, все проиграет и удалится на родину строить церковь на сдачу. Но центральной сценой оказывается не искушение или раскаяние, а исполнение народной артисткой России знаменитой колыбельной Mein Herz brennt группы «Rammstein». Это было всерьез, и это было ошеломляюще.

В спектакле мало что доведено до конца, мы так и не узнаем отчего на самом деле «горит сердце» у грандиозной Бабуленьки, но ее неистовая иррациональная тревога о «детишках», на которых начали охоту злые демоны из подвала, дорогого стоит. В конце концов, чем же еще и должны заниматься Бабуленьки, как не петь колыбельные? Не в рулетку же играть.