Леонид Попов

Рэгтайм: Об артисте Анатолии Петрове 

Единство времени и пространства. СПб.: Сеанс, 2002. 438 с.

 

Пьеса Славомира Мрожека называется «Танго», и режиссер Семен Спивак, послушно следуя авторскому указанию, устраивает в финале показательные выступления танцевальных пар: бывший приживал, бывший лакей, бывший любовник - а ныне полноправный хозяин Эдек поочередно ведет в танце одного за другим всех членов доставшегося ему в придачу к дому и миру семейства. Самозабвенное танго кружит героев, так, что кажется - и не Эдек, а «Кумпарсита» властвует над всем. Не танцует лишь Артур - он не участвует в финале, он потом присоединится к танцующим, на общих поклонах. И не только потому, что Артур к моменту финального танца уже выбыл из сюжета, так и не покоренный Эдеком, хотя и сильно уязвленный всем происшедшим - просто танго не в его стиле. «У тебя под ногами магма, вулканическая лава. Попробуй не обжечь пятки: крутись, вертись, танцуй, - сообщает герой Анатолия Петрова в спектакле Смерть Ван Холена, - Я всю жизнь живу с этим ощущением. Я называю это рок-н-роллом». Да, это другие ритмы... Может, оттого и была бесплодной попытка Артура что-то переустроить в этом мире? Анатолий Петров входил в спектакль смеющимся - если и не буквально, то все равно этот смех ощущался - ну что за люди! сами себе усложняют жизнь!, сейчас мы их, раз, два, на счет три - и все будет отлично! вот, ну... И ничего не получалось, смех звучал уже нервно - и Артур, проигрывая одну вариацию за другой, уходил обессиленный: мир неисправим. У него с миром были, в сущности, чисто стилистические разногласия. Мир не принял рваных ритмов рок-н-ролла; хотя Артур и проповедовал, напротив, консервативные установки - сам он вносил в утомленный собственным алогизмом устаревший мирок категории будущего времени. И - надорвался. Его отец Стомиль занимался глупейшими театральными экспериментами; сын унаследовал от отца эту страсть к экспериментированию, но избрал предметом опытов ни много ни мало - собственную жизнь со всеми ее приложениями. Что ж, эксперимент не удался. Начнем еще раз, с той же цифры. 

Странное дело: всем героям Петрова - всем до единого - в той или иной степени обеспечен сюжетом неблагополучный финал. Отброшены жизнью в нокаут и Артур, и Борис из Грозы, название спектакля Удар (по пьесе Розова «Кабанчик») прямо свидетельствует о том, что перенес герой (правда, Спивак «убрал» финальный выстрел - но суть происшедшего от этого не менялась); погибали милиционер Кукарача и народоволец Александр Ульянов... Коля встречался с Ван Халеном в обстановке, приближенной к потустороннему миру... Ну, и всем известно, чем кончил Константин Треплев. Но - не менее странное дело: ни один герой Петрова не воспринял этот несчастливый (иногда даже смертельный) конец как фатальный исход. Не получилось в этот раз - что ж, жизнь подарит новый сюжет; попробуем заново, с той же цифры. Крутись, вертись, танцуй, а обжег пятки - не жалуйся, сам виноват: тебя предупреждали, еще когда ты только входил в этот мир. (Как в том анекдоте: «границу пересекал? столбики видел?».) Все нормально, даже если тебя в этот раз постигла неудача. Мир от этого не рухнет. У тебя есть вечный шанс попробовать еще раз. «...Я всю жизнь живу с этим ощущением». Ни до, ни после Танго герой Анатолия Петрова не переживал так резко свою трагическую несовместимость с миром. В сущности, они - герой и мир - друг друга всегда устраивали; ну а если и возникали стилистические разногласия, то и они не были поводом к глобальному конфликту. На этом уровне всегда можно договориться или просто отойти и заняться своим делом - в своем мире, каким его себе каждый делает сам. В этом кредо героя и заключалась решительная и принципиальная антиисторичность постановки Семена Спивака Путь по пьесе Ремеза (в начале 1980-х гг., к какому-то, теперь уже несущественному, юбилею - в те времена Спивак и его актер еще работали в Театре имени Ленинского комсомола). Спивак всегда ставил спектакли только об одном - об отношении людей друг к другу. (А не к Миру, не к Богу, не к режиму - это он оставлял другим режиссерам.) Нигде так пристально не выявляются эти отношения, как в семье: «мысль семейная» двигала Спиваком в Ударе и Танго, Грозе и Мещанине во дворянстве. И Путь был историей о семье, где старшему брату Александру предстоял - неизбежно, обсуждай - не обсуждай, нелегкий исход. Что ж поделать, так вышло - и это не значит «не повезло».

Может быть, именно в этом трагическом конце заложен смысл. А смысл стоит того, чтобы его искать. Найти - и не сдаваться, потому что будет следующая песня и следующая попытка. Крутись! Отчего стрелялся Константин? Спектакль Геннадия Опоркова носит в петербургской культуре ярко выраженный сакральный характер. Он обрастает легендами и значит с каждым годом все больше, сколько и не обнаруживалось при жизни спектакля. «Завещание» режиссера, распрощавшегося Чайкой с нами, ушедшего навсегда через несколько месяцев после премьеры от неизлечимой болезни, сегодня вновь и вновь заставляет «читать» себя заново и заново постигать заложенные исподволь мотивы. В нем чрезвычайно отчетливо была прослежена профессиональная судьба героев: Аркадина была настоящей, большой актрисой; Нина подавала весьма серьезные надежды на то, что и ей суждена слава и талант Аркадиной; Тригорин был писателем не гениальным, но настоящим, сравниваемым (хотя бы и не в его пользу) с Тургеневым и Золя. Константин Гаврилович... застрелился. Он, конечно, поставил крайне неудачный спектакль. (Аркадина, Дорн и прочие зрители сели в первый ряд Малой сцены Ленкома - и видели то же, что и все мы, - наши оценки не разошлись; Ирина Николаевна, пожалуй, была еще, как профессионал, снисходительна к слабостям сына...) Озабоченный сразу всем: попыткой завоевать Нину, желанием уязвить мать, тщеславными пробами пера, Костя провалил первую и единственную постановку. (Возможно, попади его пьеса в руки иного режиссера...) Неудивительно, что его любовь не встретила ответа у Заречной, - слишком он был занят собой и своими переживаниями. Еще мальчишка, искал он в материнских объятиях поддержки и тепла - но мать сознательно выталкивала его в жизнь: будь мужчиной! надо держать себя в струне! - и Костя уходил от нее глубоко обиженным. Два года между третьим и четвертым действиями прибавили ему жизненного опыта - но не умения держать себя в струне. Он говорил о Нине: «личная жизнь не удалась совершенно», «должно быть, есть талант: понять трудно» - а за словами читалась мольба о своей неудавшейся жизни. Но судьба дает шанс попробовать еще раз. С той же цифры: поднимем занавес ровно в полночь, когда взойдет луна... 

Через семь лет после смерти Опоркова, через шесть - после того как Чайка сошла с афиши, ее участники восстановили спектакль. За это время Анатолий Петров прошел вместе с ушедшим из Ленкома С. Спиваком путь в Молодой театр, а оттуда - в Молодежный, сыграл Алексея в Ударе, Артура, Колю в Смерти Ван Халена (все трое - режиссеры собственной судьбы); удивительно ли, что набрался постановочного опыта Константин Треплев? Он поставил удивительный, недооцененный домочадцами спектакль - лишь к четвертому действию актриса Аркадина начала профессиональным чутьем постигать талант своего сына, давно не мальчика... Но было поздно; впрочем, Нине Заречной и спустя годы талант Треплева был чужд - она терзалась любовью к исписавшемуся и постаревшему Тригорину. Константин Гаврилович держал себя в струне. Мир уже не требовал «полной гибели всерьез» - и я сильно сомневаюсь, выстрелил ли в себя Треплев от этих житейских неурядиц. Возможно, минутная слабость, жест отчаяния? Но отчаяние и слабость уже не вязались с повзрослевшим героем, обретшим гармонию с миром. Семен Спивак, чьим постоянным актером стал Анатолий Петров, других героев и не жалует. Трагический разлад - не его стихия. А Гроза, как же Гроза?! Ну что гроза, что? Так, атмосферное явление... Полная гармония с миром являлась в этом спектакле, мало адекватном тексту Островского. Благодушие и радушие разливались по-над Волгой; здесь радовались наступившему дню и не горевали о прошедшем: будет новый день, новая песня... О, как здесь пели! Неофит, юноша из столичного вуза, Борис Григорьевич, даже несколько робел этой провинциальной безоглядной широты. Но его, поначалу смущающегося открытого проявления своих чувств, сам мир подталкивал: люби, пой, живи! Пожалуй, у Бориса было не так уж много песен в запасе... Покуда калиновские жители, совершенно не заботясь о том, почему люди не летают, как птицы, - пели, как птицы, Борис нервно перебирал известные ему ритмы; ни один не подходил к вольному волжскому простору. Не оттого ли потянулась к нему Катерина, ищущая чего-то необычного в такой обычной и размеренной калиновской жизни?

Иное время, иные песни... Шипенковский Коля из Смерти Ван Холена любит покрутить диск телефона и побеседовать с автоматическими телефонистками, бесстрастно сообщающими время. Он набирает 08 (а вовсе не 100 - московские реалии смело перемешаны с петербургскими. ДК имени Крупской есть в любом городе, а «Сайгон» все же - исключительно питерская принадлежность. Правда, потом Коля почему-то едет не в Пулково, а в Шереметьево...) и просит у автоответчика: «Тайм, плиз...» Пребывая в неевклидовом пространстве, где стерты границы между Россией и Америкой, реальным и вымышленным миром, где не глядя преодолеваются таможенные и языковые барьеры, хочется найти опору хотя бы во времени. Но время закодировано и запутано, как бесконечная магнитофонная лента, покрывающая Колину раскладушку. «Эдди, какая разница между Москвой и Нью-Йорком? - Ну... - Нет, по времени?» По времени - никакой. Эдди играет рок-н-ролл в «Крупе», Коля - в Сентрал-парке, и под ногами у обоих - вулканическая лава. «Чтобы оставаться на месте, надо бежать, а чтобы куда-нибудь попасть, надо бежать вдвое быстрее», как вразумляла Алису Королева. Я называю это рок-н-роллом. Подобно Артуру и Треплеву, Коля тоже превращает жизнь в театральный эксперимент. Ты слышишь меня, Нью-Йорк? А ты, Москва? А ты, Молодежный театр на Фонтанке в Измайловском саду, где идет спектакль Смерть Ван Холена по пьесе Алексея Шипенко в постановке Семена Спивака? Зажгите свои спички, зажигалки - у кого что есть - те, кто меня слышит. Зажгите в память о тех, кто жил с ощущением рок-н-ролла всю жизнь и танцевал на раскаленной лаве, потому что если не бежать вдвое быстрее, то не окажешься нигде. В память об Артуре и о Константине Гавриловиче, о Борисе Григорьевиче и Алексее Кашине. И зал - не в Сентрал-парке и не в ДК Крупской - зал Молодежного театра - неизбежно откликается. Актер (в данную минуту не Коля - актер Анатолий Петров, хотя, впрочем, границы в этом пространстве стерты) держит зал на острие пламени зажженной спички. И вспыхивают огоньки - знак ответного внимания, знак поддержки. Вот где возникает время, а не в механическом голосе бездушных телефонисток! Коля взял реванш за поражение Константина Треплева.