Народный артист России и Украины, лауреат Государственной премии, лауреат премии имени Е. А. Лебедева «За выдающийся вклад в развитие русского национального театрального искусства» Валерий Михайлович Ивченко служит в Большом драматическом театре с 1983 года.
За свою творческую жизнь он успел поработать со многими выдающимися режиссёрами, в том числе с легендой отечественного театра Георгием Александровичем Товстоноговым. Валерий Михайлович был и Тарелкиным, и Глумовым, и Олтером Франком, и Лаврецким, и Епиходовым, и Серебряковым, и Борисом Годуновым... Каждая, даже эпизодическая роль, была выполнена Ивченко филигранно, мощно, завораживающе. В нынешнем ноябре Валерий Михайлович отмечает свой 70-й день рождения.
- Валерий Михайлович, ощущаете ли Вы юбилейные даты? Считаете ли необходимым отмечать их?
- Внешняя сторона всего этого дела - она не имеет для меня большого значения. Это скорее дань традициям, заведённым самими людьми. А вот что касается внутреннего ощущения, то, конечно, семидесятилетие для меня - серьёзное событие. Во-первых, слава Богу, что он дал мне дожить до такого возраста. А потом... знаете, говорят, что 70 - это библейский возраст. И вот что это такое? Какие при этом перед человеком встают задачи? Что он значит - этот библейский возраст? Это, конечно, очень интересно и ответственно. Поэтому для меня очень значимо.
- Что Вы сами вкладываете в определение «библейский возраст»?
- Это какое-то качественное изменение жизни человека, я думаю. Как человек верующий, я привык в каждом событии искать какой-то тайный смысл. Например, недавно у нашего театра были гастроли в Москве, на которых я предстал сразу в четырёх ролях. Такое получилось впервые в моей жизни. Как-то так вышло, что по независящим от меня причинам, произошло своего рода подведение итогов моей театральной жизни. Это что-то значит! А чем наполнится и как продолжится, если она продолжится, моя жизнь, - я с волнением жду. Мне это очень интересно: как всё сложится дальше.
- У Вас есть какие-то собственные планы на творческую жизнь?
- Сейчас торжества пройдут, юбилей переживём, и снова, как в той сказке, возникнет камень с предложениями пойти направо, налево или прямо. И я буду размышлять, что же делать дальше. И слушать, что мне скажет Господь.
- Хорошо, спрошу конкретнее: что бы Вы хотели сыграть? Есть ли у Вас потребность в какой-то роли?
- Знаете, я достаточно наигрался... Вопрос об игре, о том, ЧТО играть, не стоит так остро. Речь идёт уже о служении. Я 50 лет занимаюсь этой профессией. Каких-то тайн и открытий в ней для меня уже нет. Осталась моя обязанность перед театром, а самое главное - перед людьми, которые приходят в театр. Зачем они приходят? И что им нужно? И что я могу им дать, находясь в театре, выходя на сцену? Вот это вот важно, понимаете? А роли... Юрий Соломин как-то рассказывал такую историю: в Малом театре был замечательный артист Анненков. И когда ему исполнилось 85, он пришел к Соломину и сказал: «Юрий Мефодиевич, что Вы думаете о моём творческом росте? Какие меня ждут роли?» (смеётся). Если Бог даст и я останусь именно в этой профессии, надеюсь, что меня ждут интересные роли. Хотя чего порой с людьми только не случается. Может быть, я буду писать мемуары, или буду заниматься выращиванием огурцов и помидоров. Я понимаю: всем кажется, что в 70 лет, куда там что-то новое начинать? А у меня такое ощущение, что жизнь начинаешь заново. Это очень интересно.
- У Вас очень русский взгляд на профессию. У европейцев театр - хобби, неосновная работа. А у нас - это судьба.
- Это судьба, это служение. Я в этом убежден, и чем больше живу, тем крепче в этом убеждаюсь. Потому что мы, люди, все очень связаны друг с другом, очень зависим друг от друга. И сегодняшний взрыв индивидуализма, отделения себя от всех, сосредоточенность на себе - это всё, как ни странно, так обедняет жизнь человека. Хотя, казалось бы, все стремятся к этому: «Мой дом - моя крепость» и так далее. На самом деле, таким образом человек теряет своё - родовое качество человека, живущего в мире людей. И лишает себя этой радости единения с людьми. Вот этого мощного ощущения, когда ты чувствуешь, что ты не один. Что с тобой люди. Наше время подмен и примитивов предлагает человеку наполненные стадионы орущих людей: «Шайбу, шайбу» или «Судью на мыло!», а также безумные концерты на площадях. Очень мало вокруг нас осталось подлинного, настоящего. Всё время тебе дают корку хлеба и говорят: «О, это так здорово!». И ты сосёшь эту корку как раб, ощущая себя совершенно свободным человеком. А это ужасно.
- С другой стороны, современный театр частенько не позволяет зрителям увидеть хоть что-то прекрасное. Театр уже давно перестал быть кафедрой...
- Так в этом-то и беда! Театр перестал быть кафедрой. Но от этого же сама природа театра не изменилась! Это качество от него не ушло! То есть, занимаясь театром, это возможно. Пришло такое время, когда все шарахнулись в другую сторону. Но пройдёт время, на новом витке придут новые люди, думающие, чувствующие, которые вспомнят и воспользуются этой возможностью театра-кафедры. И зрители обернутся вновь к театру. Потому что это единственное искусство, где человек разговаривает с человеком. Натиск режиссёрского театра сегодня, интерпретаторского, где воле одного подчиняется всё вокруг, где режиссёр подчиняет себе людей, требуя от них, чтобы они ему душу отдавали - это языческое, варварское отношение к театру. Ведь любой вид искусства можно свести к примитиву. Но как бы не пытались некоторые режиссёры низвести артиста до уровня исполнителя и определённой краски, всё равно театр случается только при встрече зрителя и артиста. И тогда начинается разговор от сердца к сердцу.
- Странно слышать такие слова от человека, работавшего с Товстоноговым, известным театральным диктатором...
- Это глубокое заблуждение! Да, первым в XX веке, кто назвал его «веком атома и режиссуры», был именно Георгий Александрович. Тем не менее, этот человек, выросший, сформировавшийся под влиянием художественного театра, во время репетиций (в этом и был его гений, его тайна) умел создать такое поле творческого напряжения, в котором артист становился талантливее. Вне репетиционного зала он мог быть жёстким, иногда несправедливым. Но во время репетиции - он влюблялся в своих артистов, он обожал их!
- А что Вам нравится в современном театре?
- Мне нравится - смотрю ли я фильм какой-то, спектакль, - когда я вижу замечательного актёра, замечательного режиссёра, который живёт не тусовкой, а болью нашего мира. Потому что художник обязан болеть за весь мир. А если говорить о тенденциях, то меня радует, что одурь, которая в последние годы нашла на театр, начала мало-помалу проходить. Во-первых, зрители устали от головоломок. Играя на сцене, я чувствую, как они сегодня открыты к сердечным, душевным проявлениям. Как они истосковались по этому. Им надоели эти интеллектуальные заморочки людей, не умеющих любить. Это меня очень радует.
- Критики Вашей главной ролью называют роль Сатина из спектакля «На дне». А сами Вы для себя, какую роль считаете ключевой? Или таковой не может быть у артиста?
- Человек живёт во времени. Меняется время, меняется сам человек. Поэтому на каждом этапе какие-то роли становятся ключевыми. Так случилось, что придя в БДТ, у меня появилась возможность высказаться. Так случилось, что роли Тарелкина, Глумова, Сатина связаны общей темой: темой ответственности человека за свою судьбу. Я убеждён, что в любых обстоятельствах, в любых социальных системах последнее слово остается за нами. Мы идём или вправо, или влево, или прямо - мы выбираем.
- С Темуром Чхеидзе Вам работать интересно?
Благодаря Темуру Нодаровичу я каждые последние десять лет играю коронованных особ. В 60 лет - Бориса Годунова, в 70 лет - Филиппа II . Но а если серьёзно, я благодарен Темуру Нодаровичу за доверие! Творческий процесс сложный и протекает негладко. Бывают разногласия. Но мне с Темуром Нодаровичем работать легко, так как совпадают наши взгляды на театр. Я разделяю приверженность Темура Нодаровича к традициям русского психологического театра, сердцевиной которого является человек. В одной из своих статей Георгий Александрович Товстоногов размышляет о путях развития театра и заканчивает её мыслью о том, что на пороге театра будущего нас встретит Константин Сергеевич Станиславский с призывом: театр должен воссоздавать на сцене жизнь человеческого духа. И к этому мне больше нечего добавить!
