Любовь Лебедина

Лавры Лаврова 

Трибуна 

19 декабря 2008

 

Актриса Мария Лаврова служит в БДТ имени Товстоногова. Здесь работали ее отец – Кирилл Лавров и мать – актриса Валентина Николаева, здесь и она сама стала примой.

Кирилл Юрьевич ушел из жизни в 2007 году, оставив после себя незабываемые впечатления у всех зрителей когда-то необъятного Союза. Это интервью мы взяли у Марии ЛАВРОВОЙ в Петербурге, перед спектаклем. О своем отце дочь говорит в настоящем времени.

– В театре своего отца вы работаете 15-й год.

– Если быть точнее, то Адольф Шапиро пригласил меня на роль Ани в спектакль «Вишневый сад» еще в 1991 году, после чего я два года продолжала работать в ТЮЗе и окончательно перешла в БДТ только в 1993 году.

– Для вас это был серьезный перелом в творчестве или все произошло органично, без напряжения?

– И да и нет. Во-первых, сам переход из театра в театр – всегда болезненное явление для артиста, а во-вторых, я понимала, что с меня, как дочери Лаврова, будут спрашивать по гамбургскому счету. К тому же в ТЮЗе была хорошая атмосфера. Меня там отлично приняли, несмотря на то что я не принадлежала к ученикам Зиновия Корогодского, поднявшего этот театр на небывалую высоту. Одним словом, грех было жаловаться: роли давали большие, в труппе – тоже не существовало проблем, я даже думала совмещать БДТ и ТЮЗ, играть и там и там. Но это оказалось невозможно, кроме того, вначале мне было не так уж комфортно в БДТ. Почему? Сложно объяснить, но я чувствовала себя чужой в этом театре, хотя знала его с детства. Папа всегда декларировал, что относится ко мне, как к остальным, то есть на уровне: руководитель – подчиненный… Но отцовские-то чувства никуда не деть. Поэтому когда возникла идея моего перехода, он понимал, что из этого ничего интересного может и не получиться. Не случайно на первое предложение Чхеидзе принять меня в театр он прореагировал весьма неохотно. Не буду скрывать: мне нравилась режиссура Темура Нодаровича. Эта любовь возникла еще в студенческие годы, когда я посмотрела его спектакль «Хаки Адзба», и потом мне очень хотелось поработать на сцене с папой. Но положение осложнялось тем, что папа был худруком и не имел права нарушать какие-то внутренние правила, принятые в театре. Случись мой переход сейчас, я бы сотни раз подумала и все взвесила, а тогда по молодому нахальству мне казалось, что все возможно. Но ведь папу как раз и любили за то, что он никогда не подчеркивал свою значимость, всегда говорил «мы». И для того чтобы актеры чувствовали себя единым ядром, надо было очень бережно относиться к их самолюбию, никого не ранить. Кроме того, мы с папой такие рефлексирующие люди, что всегда найдем то, ради чего стоит попереживать.

– Недавно в БДТ состоялась премьера «Дядюшкиного сна» в постановке вашего любимого Темура Чхеидзе. Вы сыграли роль приживалки помещицы Москалевой в исполнении Алисы Фрейндлих. Существовать на сцене с такими мастерами, как Фрейндлих, Басилашвили, сложно?

– Тут дело не в регалиях и известности артистов, а в совместимости. С кем-то бывает легко, а кем-то тяжело. С Олегом Валериановичем всегда легко, это у нас уже четвертый спектакль. Я обожаю с ним играть «Антигону», «Копенгаген» и вот теперь «Дядюшкин сон».

– Но ведь, говорят, он капризный актер?

– Ну как капризный? Ведь любой актер требует к себе повышенного внимания режиссера, и Басилашвили того же хочет, и это нормально.

– Скажите, в БДТ по-прежнему витает дух Товстоногова или это легенда?

– Мне трудно об этом судить, потому что я не работала с Георгием Александровичем. Единственно, когда училась в институте, и его студенты-режиссеры брали нас в отрывки, то мы ему показывались. Мне кажется, что сейчас этого духа в театре уже нет, слишком много времени прошло. Хотя пока живы артисты Товстоногова, они будут продолжать традиции своего мастера, наследовать его школу.

– И все-таки они уходят один за другим. Та же смерть еще сравнительно молодого Андрея Толубеева подкосила театр, из репертуара было снято два его спектакля.

– Андрюши сейчас очень не хватает. После папы он был для меня в театре вторым родным человеком. С ним мне было тоже очень легко играть: и в «Аркадии» Стоппарда, и в «Лесе» Островского. Однажды у меня был творческий вечер в Доме актера, где решили сыграть несколько сцен из спектаклей. Я долго думала: приглашать, не приглашать Андрюшу, все-таки он слишком занятой актер. А когда позвала, то он ни минуты не колебался и пришел, сыграл, поздравил с 40-летием.

– В театре переживали, когда произошли трагические события на Кавказе, ведь худрук театра Темур Чхеидзе, будучи гражданином Грузии, мог и не вернуться в БДТ… Что бы тогда произошло с коллективом?

– Это трудно представить, потому что нынешнее существование театра невозможно без Чхеидзе. Всем хотелось верить, что он обязательно приедет к открытию сезона, и когда это произошло, то облегченно вздохнули. Громких слов не произносили, но по тому, как с ним здоровались, обнимались, было видно – все безумно рады. Только представьте, он летел в Петербург через Австрию. Мог ли когда-нибудь тот же Товстоногов, в свое время приехавший из Грузии, предположить такое?

– Насколько я знаю, Кирилл Юрьевич очень доверял Чхеидзе, любил его, как сына.

– Да. Они оба из породы деликатных людей, интеллигенты по призванию. Когда папа уже не мог приходить в театр после сильной химиотерапии, то Тимур Нодарович все равно продолжал с ним советоваться по каждому вопросу. Он вообще не мог представить, как сможет руководить коллективом без Лаврова. Никто не предполагал, что папа так быстро сгорит, потому что, выйдя последний раз из больницы, тут же отправился на стадион болеть за свой любимый «Зенит». Когда умер Михаил Ульянов, все отговаривали его ехать в Москву, поскольку видели, как он слаб. Но папа никогда бы не простил себе, если бы не проводил в последний путь своего друга. Ведь они вместе завершали фильм «Братья Карамазовы», когда Пырьев скоропостижно скончался, не закончив картину.

– А как вы себя ощущали с отцом во время спектаклей?

– Того творческого откровения, о котором я мечтала, к сожалению, не произошло. Может быть, оттого, что спектакли к этому не располагали. В двух постановках: «Последние» и «Перед заходом солнца» я играла его дочь, но пьесы так написаны, что интересных сцен у нас с ним не было. Я даже не ожидала, что меня так будет выбивать наше родство.

– На сцене вы относились к нему как к партнеру или как к отцу?

– Чтобы ответить на ваш вопрос, я приведу один пример. Когда в ТЮЗе мы играли «Преступление и наказание» по Достоевскому в постановке Гриши Козлова, то там все строилось на личных отношениях, накопившихся за время нашего обучения на одном курсе. Кроме того, исполнитель роли Раскольникова был моим двоюродным братом. Это рождало особую атмосферу, родственный воздух, воодушевляло нас. Мне хотелось повторить этот эксперимент и с папой. К сожалению, не получилось. Он по-другому был воспитан, хотя не знаю, может быть, когда работал над образом Клаузена, то кое-что брал из своих семейных отношений. Ведь тут, понимаете, какая штука: актер может свой жизненный опыт полностью переносить на персонаж, а может и частично им пользоваться во время действия на сцене. Тут разные школы, и они у нас с папой не сошлись.

– Вы когда-нибудь это обсуждали?

– Нет. Я эту мысль впервые высказала вам.

– Скажите, вы помните свои первые впечатления от БДТ?

– Как ни странно, это генеральные репетиции «Ревизора», где папа играл Городничего. Тогда я ходила в детский сад, и там был карантин, поэтому родителям пришлось брать меня в театр, сажать в директорскую ложу и приказывать, чтобы я сидела тихо.

– Неужели у вас не было няни?

– Нет, тогда это не было принято, а обе бабушки умерли рано. Мама из-за сильной занятости в театре тоже не могла со мной сидеть, поэтому меня бесконечно куда-то отправляли. При Товстоногове актерские дети за кулисами не гуляли, это было строго воспрещено. На гастроли меня тоже не брали, зато до сих пор сохранились стопки папиных и маминых писем, которые я получала в пионерском лагере, когда они были на гастролях в разных городах. Правда, однажды, после 9-го класса они взяли меня с собой в Ригу и в Сочи. Это был такой подарок, что вы не представляете. Но ходить с папой по улицам – это было одно мучение, через шаг ему приходилось давать автографы. Я поражалась его терпению и такту. Он видел, как людям хочется хотя бы минуту постоять с ним и не мог им в этом отказать.

– Разговоры дома все время крутились вокруг театра?

– А как же! Поэтому моя профессия была предопределена с горшочного возраста. А куда еще идти? Это была моя среда, образ жизни моих родителей, ничего другого и возникнуть не могло.

– И тем не менее ваш старший брат не стал актером.

– Нет, хотя маленькая попытка была. Он много сменил профессий за свою жизнь. Сначала учился в университете на историческом факультете, куда поступил без всякого блата, так как в нашей семье это считалось недостойным. Папа категорически не принимал такого образа жизни. Он был гордым.

(Когда в театр пришел Товстоногов и стал чистить труппу, то Кирилл Юрьевич первым подал заявление об уходе, но Георгий Александрович отклонил его и предложил подождать. Ну а дальше Лавров стал ведущим артистом в театре Товстоногова. – Ред.) Так вот, после двух лет учебы Сережа увлекся рок-музыкой, играл в каких-то ансамблях, потом ушел в армию. После службы в университет не вернулся, стал пробовать себя в качестве театрального администратора. В годы перестройки пытался заняться бизнесом, но так как в нем никакой практической жилки не было, то его бизнес быстро рухнул, и сейчас он работает менеджером музея НПО «Авроры». Хотя, как мне кажется, он мог бы стать хорошим журналистом, поскольку у него особое чутье на литературное слово, и когда его жена училась на театроведческом факультете, он ей там что-то писал, помогал.

– С вашими родителями я неоднократно встречалась на разных театральных фестивалях, а однажды в Керчи целую неделю мы жили в гостинице в соседних номерах и вместе завтракали, обедали, ужинали. Мне показалось, что лидером в семье все-таки была мама.

– Она была человеком с сильным характером, из простой семьи, стала главным стержнем нашего дома. Когда ее не стало, все мгновенно развалилось. При этом не могу сказать, что папа выступал в роли пассивного наблюдателя. Они оба были довольно упрямые и волевые люди, только мама еще обладала и взрывным темпераментом. Но папино терпение тоже имело свои границы. Ну что говорить, они всю жизнь прожили вместе и своей жизни друг без друга не представляли, недаром папа просил похоронить его рядом с могилой мамы, которая ушла из жизни на пять лет раньше.

– Ваш дом всегда был открыт для гостей. Тот же Константин Симонов рассказывал, что после фильма «Живые и мертвые», когда он приезжал из Москвы в Ленинград, то прямо с поезда шел в дом Лавровых, где его ждал накрытый стол.

– Да, все так и происходило, хотя для мамы это всегда было серьезным испытанием. Она не могла принимать гостей абы как, ей требовалось время, чтобы серьезно подготовиться, не ударить в грязь лицом. Когда же ее заставали врасплох, тут начиналась страшная паника, и под руку ей лучше было не попадаться. Я постоянно сравниваю свою семейную жизнь и жизнь родителей и порой не понимаю: откуда у них находилось время для праздников, постоянных хождений в гости. Сейчас такое абсолютно невозможно. У меня даже лишнего часа нет, чтобы приготовить обед, не то чтобы испечь пирог, который в мамином исполнении постоянно стоял на столе.

– Вы ушли от родителей после замужества?

– Да. Вначале пожили немножечко вместе, а потом решили: лучше будет, если разделимся на две семейные ячейки. И очень правильно сделали. Но сейчас у меня уже взрослая дочь, ей 18 лет, и она учится на актерском факультете нашего института, поэтому вполне возможно, что завтра придет и скажет: «Мама, я выхожу замуж».

– Меня удивляет, как такую замечательную актрису, как вы, кинорежиссеры не замечают? Неужели вас никогда не вызывали на пробы?

– Мне кажется, сейчас появилось определенное поколение режиссеров, моих ровесников, которые не ходят в театр, а значит, и не знают актеров, работающих в нем. Теперь и кинематограф-то другой, в нем клиповое сознание, и актер важен только как типаж. Недавно у меня был конфликт с очень известным кинорежиссером, не буду называть его фамилию, который сказал: «Я не люблю театр», зная, что пригласил на пробы актрису БДТ. С его стороны это было весьма неделикатно, и после этого я не пришла к нему. Как ни странно, в театре больше уважения к актеру, чем в кино, где к актеру относятся как к модели, из которой надо выжать все. И потом, когда я окончила институт, у меня было много работы в театре, мне не надо было реализовывать себя на стороне, поэтому я не переживала, что не снимаюсь в кино, которое для меня всегда стояло на втором месте после театра.

– А как у вас возникла антреприза? Ради денег?

– К театру «Русская антреприза» имени Андрея Миронова я не отношусь, как к коммерческой антрепризе, поскольку для меня это всего лишь другая площадка, другие люди, с которыми я могу попробовать себя в новом ключе. Да и больших денег здесь не платят. Видимо, я очень жадный человек в творчестве, и мне всегда мало того, что имею. Я люблю камерную сцену, поэтому согласилась участвовать в спектакле молодого режиссера Дручека «Баллада о невеселом кабачке». Когда нет работы, то начинаю психовать, не находить себе места. Поэтому сейчас я ударилась в педагогику, начала преподавать актерское мастерство в нашем институте. Одно время даже хотела поехать в Москву на стажировку к Петру Фоменко.

– То есть ваша жизнь – это сплошной театр, а дом – постольку-поскольку?

– Наверное. Хотя я люблю свой дом, и муж у меня замечательный, который работает в кино бригадиром осветителей. С одной стороны, у нас разные профессии, а с другой, очень многое пересекается. Когда я выходила за него замуж, то мама спрашивала: «О чем ты будешь с ним говорить, ведь он не актер?» Но нам есть о чем с ним говорить уже на протяжении 20 лет.

– Маша, вы по природе альтруист?

– Мне кажется, да.

– Вам достаточно обрядиться в джинсы, свитер и так ходить постоянно?

– Когда я занята делом, то мне неважно, во что я одета, могу и о еде забывать. Что же касается денег, то о них поневоле приходится думать.

– Итак, вы делаете то, что вам нравится, а если не нравится, то не берете в голову?

– Нет, я делаю то, что мне предлагает судьба, не забывая о том, что долг платежом красен. Так мне постоянно папа говорил. И еще. Когда прохожу мимо гримерки, в которой он сидел, смотрю на его фотографии в фойе, то мне кажется, что он подмигивает и, усмехаясь, говорит: «Не робей. Мы еще повоюем».

Любовь ЛЕБЕДИНА