Екатерина Гороховская

Здравствуй, Христиан-Теодор! Здравствуй, Теодор-Христиан! 

«Петербургский театральный журнал»

 №18-19, 1999  


Герои Валерия Дегтяря часто одеты в черное. Но в манере его игры - импрессионистическая размытость очертаний, трепетная сиюминутность момента, причудливая игра светотени. 
 
Голос страдающего альта. Гибкие, нервные пальцы сплетаются на уровне подбородка. Взгляд блуждает, напряженно ищет что-то, перебегая с предмета на предмет. Голос замрет на мгновение и, как с трамплина, нырнет вниз. Надбытовая интонация. Странность. Декаденский оттенок. 
 
Голос, пластика, мимика - все музыкально насквозь. Острое чувство ритма. Замер на цыпочках где-то на пике вздоха, тело - напряженная дуга, брови взметнулись вверх. Качнулся, кивнул головой и стремительно вышел плечом вперед, оставляя за собой шлейф своего сомнения, последний неоконченный жест.
 
Валерий Дегтярь - мое театральное детство. "Вы видели "Эти свободные бабочки"? Какой там Дегтярь, я рыдала!"; "Как, вы еще не посмотрели "Самоубийство влюбленных" ("Даму с камелиями", "Приглашение в замок")? Идите немедленно, Дегтярь гениально играет японца (француза, французов)!" Пламенные монологи произносились в основном подругами-театралками, постоянными зрительницами Комиссаржевки. Я им верила, шла в театр и рыдала на "Бабочках" два раза, на "Самоубийстве" - шесть раз, совсем не рыдала на "Даме с камелиями", вероятно, именно потому, что у артиста Дегтяря там была очень небольшая роль. 
 
Когда с моих глаз спала пелена, сентиментальная любовь к Дегтярю сменилась острым интересом. Ибо в нашем театральном пространстве существует феномен Валерия Дегтяря, чей талант именно сейчас набирает силу и подлинную драматическую мощь. 
 
Он жил негромкой славой очень хорошего, тонкого, профессионального артиста. Зрители 80-х помнили и любили его Лариосика из "Дней Турбиных" - милого трогательного мальчика-поэта. Этот образ стал в свое время "визитной карточкой" артиста, квинтэссенцией "чеховского начала" его актерской природы. Хороший человек, которому и "перед собакой неловко". Казалось, он играет себя, выплескивая на сцену собственную мягкость, собственную застенчивость, собственное стремление к гармонии, тихую упоительную радость и "глубоко и навсегда поселившуюся уверенность в изначальной справедливости мира, в котором он обитал и который был так неуютен, суров к нему"1. "В нем (в Лариосике - Е.Г.) я ничего не придумал. Все откуда-то появилось само: летящая походка, восторженность..."2 
 
Историческая ситуация, в которой оказался Валерий Дегтярь, очень близка той, что окружала булгаковского героя. И если собрать в один взвод всех сыгранных Дегтярем "юношей, открывающих для себя жизнь", странная выйдет картина. В них как в зеркале отразятся все причудливые катаклизмы нашего времени, постепенное изменение сознания. Герой Дегтяря не просто повзрослел. В нем, наряду с постоянной интеллигентской рефлексией, начала заявлять о себе изощренная холодная жесткая сила. Это способ защититься от жестокости жизни. И если Лариосик был неотделим от своего исполнителя, то сейчас можно говорить о мастерской тщательной выделке роли, о сознательном использовании артистом "светлого" и "темного" начал, свойственных его актерской природе. - Здравствуй, Христиан-Теодор! - Здравствуй, Теодор-Христиан!" Валерий Дегтярь был бы идеальным Ученым и идеальной Тенью в пьесе Шварца. 
 
Почти двадцать лет, сразу после окончания Театрального института в классе Рубена Агамирзяна, Дегтярь работал в театре Комиссаржевской, был занят практически во всех спектаклях, играл и главные, и эпизодические роли. Жесткая школа в театре Агамирзяна, со строгой дисциплиной и практически ежедневной занятостью, привила умение работать. И сейчас, оказываясь иногда в неумелых режиссерских руках, Валерий Дегтярь в состоянии выстроить себе роль, сохранив достоинство и человеческий облик. 
 
"Простак" в первых своих ролях (булгаковский Журден, Ламме Гудзак из "Тиля Уленшпигеля", бравый солдат Швейк), он стал и "молодым героем" Комиссаржевки (Бумбараш, Алеша Скворцов из "Баллады о солдате"). Волхвы, младшие сыновья и братья, молодые журналисты, герои детских сказок - Лариосик, не как роль, а как некое сущностное начало, энергетическое состояние, тихо, виновато улыбался в глубине каждой роли. Правда, на "хорошесть" обаятельных наивных героев иногда "падала тень". Жизнерадостен, улыбчив и ласков был штандантер-фюрер Кельнер ("Исповедь палача"), объясняющий своему шефу методику массовых убийств. Драматичны были сомнения, мучавшие Максима ("Максим в конце тысячелетия"). Не похож был на остальных героев Дегтяря одетый в шкуры, заросший густой щетиной Зверь ("Зверь") - тоже интеллигент, но как будто обретший мужественность в "облученную эпоху". Но все же это были роли "из одного кармана", использование одной стороны своей природы - природы светлого, мучающегося от отсутствия гармонии человека. 
 
Вершиной этого пути, по логике, должна была стать роль Льва Николаевича Мышкина,
сыгранная Валерием Дегтярем в начале 90-х. 
 
Об "Идиоте" в постановке Валерия Гришко писали много и резко. Но при общем отрицательном отношении к спектаклю Дегтяря щадили, хотя и признавали единогласно - не вышло. 
 
Казалось бы, природа похожа. Но Мышкин, Князь-Христос, - не просто роль-миф, это некое энергетическое излучение, мощный поток света, характерный, неповторимый изгиб сознания и души. От героев Дегтяря, несомненно, шло излучение, оно было теплым, лирическим, с оттенком некоторой странности. Но взять на себя роль Спасителя он не мог. Впрочем, в нем никто особо и не нуждался - и в Спасителе, и в спасении.
  
Режиссерские "находки" не только не подчеркивали, но, напротив, всячески закрывали все каналы, по которым могла транслироваться зрителю светлая энергия Мышкина. Резкий луч падал сверху на коротко стриженную голову Мышкина-Дегтяря, так что глаза его оставались в тени. "Он утверждает только обыкновенную доброту реального человека без мистических экивоков и подмигиваний... Для спектакля, рассказывающего о петербургском однообразии и серости, без экстазов красоты, об ординарном убийстве на почве неприязненных отношений, о растерянной по разным углам человечности, - вполне достаточно. И как ни странно, в этом Мышкине есть нечто в самом деле спасительное - вовсе не для идеалистов, максималистов или философов, а для сегодняшнего человека"3. 
 
"Негромкий", трепетный, странный, с уже сложившейся характерной манерой речи - причудливая тонкая вязь - и нервной аритмичностью движений, Валерий Дегтярь - подвижный, текучий актерский материал. Его творческая жизнь в 90-е годы - процесс адаптации "интеллигентного таланта" к неинтеллигентному "смутному времени". 
 
В середине 90-х "Бывший Лариосик приобрел европейский лоск, заметно выправил осанку, пообтесался в продолжительных странствиях по жизни и, повзрослев, окончательно и бесповоротно утратил иллюзии, обменяв их на усталость"4. Таким был и Гастон Рье из "Дамы с камелиями", и мистер Астлей из "Игрока", и близнецы-антиподы Орас и Фредерик из "Приглашения в замок". 
 
В момент, когда уже никто, казалось, не ждал от артиста ничего принципиально нового, он проявился ярко и неожиданно в спектакле "Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей" в постановке Владислава Пази в иной, непривычной для себя театральной системе. 
 
В этом спектакле по пьесе, написанной для японского кукольного театра, лицо актера было покрыто гримом-маской. Бледное лицо. Ярко выделены глаза и брови, трагически опущены уголки рта. Свойственная Дегтярю "пластическая аритмия" загнана в строгий, четкий пластический рисунок. 
 
Роль Рассказчика-Дегтяря в спектакле трудно переоценить. Здесь сошлось все - музыкальность, острое чувство ритма, мягкий юмор. Но Дегтярь не просто превосходно справлялся с ритмическим рисунком. Его Рассказчик был смысло- и формообразующим началом спектакля. Из-за маски, не нарушая условности жанра, выглядывал живой человек. Партнеры играли пьесу с определенной долей иронического отстранения. Дегтярь играл трагедию обреченных влюбленных, и это транслировалось почти на уровне подсознания. 
 
После ухода из театра Комиссаржевской Валерий Дегтярь активно реализует себя, кидаясь в антрепризные авантюры и работая с режиссерами разных школ, словно пробуя на вкус обретенную свободу. В Открытом театре был интересный опыт работы с Климом. Спектакль "Близится век золотой" недолго продержался в репертуаре, но многие утверждают, что Клим, с его пристрастием к "выпариванию" слов, созданию зыбкой, изменчивой атмосферы, нашел в лице Дегтяря, обладающего редкой способностью глубокого действенного созерцания на сцене, своего артиста.
 
В экспериментальном "сольном" существовании острее и четче зазвучала личная актерская тема. Герои Дегтяря чаще всего были "ведомыми" - не от собственной слабости, а от врожденной порядочности. Тема рефлексии, невозможности отстоять собственную позицию ясно проявилась в спектакле "Чудаки" по пьесе М.Горького "Дачники" в постановке Петра Шерешевского (Русская антреприза им. А.Миронова). Доктор-Дегтярь любит Елену, жену друга, и знает, что друг изменяет ей, но повлиять на ситуацию не может, так как не хочет причинять никому боль. Елена (Татьяна Кузнецова) несколько раз пытается спровоцировать себя на ответную измену, и самая подходящая для этого кандидатура - мрачный доктор с неизменной складкой на лбу. Страдания нравственные в нем почти переходят в страдания физические. Внутреннее напряжение и горечь прорываются в рваных, резких, неоконченных жестах. Занятые своими болями, бездумно и, в общем-то, жестоко обошлись с ним самые близкие ему люди. Он исчезает, рассеянно надев пальто на левую сторону, - словно вывернув наизнанку самого себя. 
 
Уйдя из Комиссаржевки в Открытый театр вслед за В. Пази, Валерий Дегтярь вскоре после исчезновения из репертуара спектакля "Близится век золотой" снова продолжил поиски режиссера в положении "свободного художника". Поиски привели его в БДТ, на сцене которого он дебютировал в спектакле "Прихоти Марианны" по пьесе А. Мюссе, сыграв роль Челио. 
 
Когда Альфред Мюссе писал свою пьесу, он наверняка предполагал в будущем существование на свете артиста Дегтяря. Но вряд ли он предполагал, что в постановке режиссера Николая Пинигина пьеса превратится в среднего уровня дефиле с элементами диалогов и небольшой порцией ужаса на закуску - в лице восстающего из гроба страдальца Челио.
 
Одетый в костюм Пьеро, который, надо сказать, ему очень к лицу и прекрасно сочетается с его слегка "декадентской" пластикой, Челио-Дегтярь дирижирует ансамблем носатых хихикающих монстров и выясняет отсутствующие отношения с красавицей Марианной (Елена Попова) с помощью друга-Арлекина (Михаил Морозов). Он элегантно носит обтягивающие белые брючки, изящно танцует менуэт, очень красиво умирает на подвешенных цепях. При этом создается ощущение, что ему неловко, как хорошему артисту и просто порядочному человеку, и он пытается хотя бы умереть драматически, но спектакль не дает ему на это ни малейшего шанса. 
 
После небольшой роли поэта-неудачника Эзры Чейтера в спектакле "Аркадия" по пьесе Т.Стоппарда Дегтярь сыграл еще в одном спектакле, поставленном Н. Пинигиным. 
 
Как уже отмечалось, пьесу Я. Реза "Арт" можно было бы с успехом поставить на радио. При постановке в драматическом театре такая пьеса предполагает изрядную режиссерскую фантазию или абсолютную самодостаточность актерского ансамбля. В данном случае режиссер вежливо самоустранился, отдав все на откуп актерам. 
 
В спектакле столкнулись актеры разных школ и разных "весовых категорий". Подобно своему герою Ивану, Дегтярь пристраивается к своим маститым и мастеровитым партнерам. Серж (Андрей Толубеев) и Марк (Геннадий Богачев) активно выясняют отношения, а Иван мечется между ними, находясь почти все время на грани нервного срыва. Его тонкая душевная организация сталкивается с апломбом Сержа и медвежьей напористостью Марка, так же как тонкая чувствительная актерская природа Дегтяря сталкивается в спектакле с ярким сочным методом Народных артистов. На белом холсте прихотливый художник смешал прозрачную акварель и роскошные масляные краски. Смесь получилась гремучая. 
 
Иван Дегтяря - вариант разменянного "мышкинства" - та же незащищенность, податливость обстоятельствам, драматизм "ведомого". Этот герой очень узнаваем, это, что называется, типичный "светлый" Дегтярь. Но если приглядеться пристальней - разница становится очевидной. Появляется тонкая ирония по поводу "беспозвоночности", безвольности, внутренней неуверенности в себе, грустная улыбка по поводу прежнего себя - речь, конечно, идет о сценическом образе. Так взрослый, умудренный жизненным опытом человек вспоминает себя подростком. Знакомые приемы даются легко, обаяние действует безотказно. 
 
Пастор в спектакле "Отец" по пьесе А.Стриндберга (реж. Г.Дитятковский) не только не обаятелен, но почти лишен индивидуальных свойств. Роль эта во многом показательна для Дегтяря.
  
За окном тоскливо воет нескончаемая вьюга. Пастор зябко кутается в большую шубу, из рукавов которой свешиваются на резинках варежки. В войне, развернувшейся между Ротмистром (Сергей Дрейден) и Лаурой (Елена Попова), он не занимает ничьей стороны. Он сам - наголову разбитый солдат семейного фронта. В нем не осталось почти ничего мужского. И дело не только в рясе священника (герои Дегтяря вообще чаще решают общечеловеческие, нежели сугубо "мужские" проблемы). Он не способен на поступок и успешно старается забыть о своем поражении. Рукавички предательски болтаются на резинках. От него остались только какие-то полустертые жесты-штампы. Приготовившись сделать внушение провинившемуся солдату, он развернет стул спинкой к себе, построив привычную кафедру, сложит на груди ладони, на его лице появится умиленно-внимательная улыбка. Но все это он проделывает автоматически, какая-то "зомбированность" есть в этом Пасторе. 
 
Только однажды в нем проснется подлинный нерв - когда он узнает о болезни Ротмистра. Тогда он словно очнется на миг, будет метаться по комнате, схватив за плечи сестру Лауру, сильно тряхнет ее, будет грозить ей пальцем. И в этом беспомощном бунте прозвучит немой крик: "Вам мало того, что вы сделали со мной?" 
 
Именно судьба человеческая, а не судьба народная, занимает постановщика "Бориса Годунова" в БДТ. Самозванец Валерия Дегтяря стал настоящим событием сезона и обнаружил в артисте способность не просто мягко "лучиться", а выбрасывать в зал мощные энергетические заряды. Еще более неожиданным стало то, что заряды эти - с отрицательным знаком. 
 
В строгом лаконичном спектакле Темура Чхеидзе нет места любви. Речь идет о власти и совести. Среди тревожного мерцания толстых церковных свечей на авансцене, в полутьме, на фоне еле слышного музыкального гула быстро и бесшумно пересекают сцену люди в длинных боярских одеждах. На черной стене, изогнувшейся дугой, играют отблески пламени - горит ли город, постоянно находящийся на грани бунта, мучается ли душа царя-детоубийцы, всполохи ли это битвы, которой, кажется, не будет конца. 
 
Темная сила подняла голову и взглянула нам в лицо глазами Гришки Отрепьева. Впрочем, у этого существа не было имени до того, как он назвался именем мертвеца.
 
Резкое движение у левого портала заставляет вздрогнуть. Будущий Самозванец проснулся от кошмара и теперь постепенно приходит в себя, поправляя осторожным, паучьим жестом длинные волосы-пакли. Он ходит осторожно, бесшумно переступая с ноги на ногу, словно стараясь не обнаружить, не расплескать затаившуюся в нем темную болезненную силу. Голос его тих, но в глазах светится мрачным светом мучительная мысль. Он задает Пимену (Кирилл Лавров) давно обдуманные вопросы, и котомка его уже собрана. Оставшись один, он быстро и с каким-то внутренним отвращением перекрестится, будто перечеркивая прошлое и, встав на колени, тихо, жарко заговорит. 
 
Глаза Отрепьева-Дегтяря светятся фанатичным огнем. Из неопределенного существа, некоего сгустка нейтральной силы, которую можно употребить как во зло, так и во благо, он, восставший против царя-убийцы, сам превращается в убийцу. 
 
Когда он появится в следующий раз, волосы его будут коротко острижены и тщательно зализаны назад - чтобы ничто не напоминало о времени, когда он сидел в подполье, выжидая своего часа. Перед нами холодный вельможа с жестко сжатыми губами, еще одетый в черную рясу, спрятанную под тяжелой богатой шубой. Он одержим одной идеей - властью - и стремится к ней, по дороге постепенно "отслаивая" чешуйки прошлого.
  
Знаменитая сцена у фонтана с Мариной (Елена Попова) превратилась в торопливый обмен письмами и короткую встречу, когда произошла заминка. Холодно, с каким-то сладострастным честолюбием, чеканя каждое слово, Самозванец сообщает Марине, что настоящий царевич убит, учтиво кивает, будто прощаясь, выходит. Вдруг появляется снова, резко кидается к ее ногам и почти с ненавистью, по-звериному изгибаясь, открывает ей правду о себе. Он сгибается под ее презрительными словами, но, услышав угрозу, издает короткий стон-рык и по-хозяйски обхватывает Марину рукой за шею. "Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?" Короткий бесстрастный поцелуй - и он ложится на скамью, устало прикрыв рукой глаза. 
 
Минуты сомнений редки. Тревога по-настоящему охватывает его на русской границе - слишком дорогой ценой достанется ему справедливость, ради которой по его приказу враги ступят на русскую землю. Когда же ему удастся про это забыть - появится стремительный, азартный, разлакомившийся властью человек. Победно улыбающийся тиран, освещенный тусклым лучом на заднем плане в финале спектакля, он ничем не напоминает того существа из кельи Пимена, каким был когда-то. Марина прохаживается по территории своего нового царства, улыбается Самозванец, а багровые отблески на стене не стихают. Конец спектакля - начало следующей трагедии, следующего звена в вечной цепочке российских государственных потрясений. 
 
Валерий Дегтярь - артист своего сумбурного, "безгеройного" времени. Сейчас он, кажется, прочно закрепился в БДТ. Насколько будут использованы возможности его "двойной" актерской природы, сыграет ли Валерий Дегтярь Яго и Мальволио, Соленого и Войницкого, Тартюфа или одну из масок в сказке Гоцци? Во всяком случае, присутствие этой легкой, прозрачной краски в актерской палитре нашего города тем более ценно, что интеллигентный талант - большая редкость.


ПРИМЕЧАНИЯ

1. Брук А. Лариосик, расставшийся с иллюзиями // Смена. 1996. 24 янв. С. 7

2. Тушенкова Н. Быть максималистом // Смена. 1987. 4 окт. С. 3

3. Горфункель Е. Господа артисты! // Московский наблюдатель. 1994. № 1–2. С.

4. Брук А. Лариосик, расставшийся с иллюзиями. С. 7



Июль 1999 г.