Игнатова Марина Октябрьевна, заслуженная артистка России, Лауреат Высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит» в номинации «Лучшая женская роль» за исполнение роли Федры в спектакле «Федра» Ж. Расина (2001). Лауреат премии Станиславского в номинации Мастерство актера» (2008). Окончила Государственный Институт Театрального искусства (ГИТИС) в 1981 году. В труппе Большого драматического театра им. Г. Товстоногова (С.-Петербург) с 1998 года. Играла в спектаклях: «Вишневый сад» А. П. Чехова (Раневская), «Лес»А.Н. Островского (Гурмыжская), «Жорж Данден» Ж.-Б Мольера (Г-жа Сотанвиль), «Федра» Ж. Расина (Федра), «Маскарад» М. Ю. Лермонтова (Баронесса Штраль), «Мария Стюарт» Ф. Шиллера (Елизавета).
Марину Игнатову Петербург не растил, не открывал, не пестовал. Она явилась в наш город уже взрослой, опытной, остепененной актрисой, и я не знаю причины (житейской, равно как и творческой), по которой она сменила главную столицу на второстепенную. Сначала казалось для того, чтобы покрасоваться. Действительно: высокая, стройная, с грудным голосом, тонкими руками и особенно кистями, в жестах производящими впечатление, она буквально «нашлась» в роли царицы Федры, в трагедии, поставленной Григорием Дитятковским в БДТ. Кто бы еще в Петербурге сумел соединить себя с классицистской трагедией XVII века? Тогда — никто. Таких классических профилей и такого декадентского силуэта мы давно не видели.
Вместе с тем, Игнатова не рвала волосы и одежды в страсти (да и режиссер не позволил бы). Она играл скупо, тактично и благородно. Федра стыдилась любви к Ипполиту, как стыдится уже немолодая, умная, воспитанная и одновременно чувственная женщина. Энона, у Расина посредница чувств, для такой Федры была кстати — иначе царице с мукой в сердце и молчанием на губах пришлось бы умереть сразу после открытия занавеса. Грехом или стыдом Федра Игнатовой была обременена, и мягкие, изысканной гаммы, но и вместе с тем тяжелые одежды, в которые ее закутали, показывали, как нелегок этот груз. Роскошный костюм Игнатова носила просто и легко, да и вся эта труднейшая роль (в стихах, перевод 1823 года, совершенно архаическая лексика), история какой-то там античной царицы, влюбленной в пасынка, из-за любви и раскаяния кончающей с собой, актрисе пришлась впору, как будто для нее сочиняли. Это удивило всех до того, что в успех «Федры» поверили не сразу. Тем более, в прочность положения, состояния, пребывания Игнатовой в Петербурге. Впрочем, и до сих пор статус чужеземки, Федры, за актрисой сохраняется. Она совсем не тусовочная и по многим качествам как бы не петербуржен-ка. Я говорю «как бы», потому что некая настоящая и стоящая замкнутость, заметная в Игнатовой, входит в число истинных петербургских свойств. И по стилю ее игра взвешена, отмерена и проверена, что в опыте и искусстве самых стильных звезд нашего города. Федра — высокая планка, но ведь это трагедия, эксклюзив для нашего времени, почти случайность, ибо выбирал Дитятковский, и рисковал, и стоял на своем, и хотел именно такого сочетания — стихотворной речи, статичных мизансцен (разбавленных минибалетами), эмпирей переживаний, горнила, в котором человек сжигает себя пламенем и светом, монологов с росчерками жестов, диалогов как поединков декламаций. Отдавшись красоте трагедии, как опускаться в свою актерскую повседневность?
И что потом, после такого рискованного дебюта? Высоких трагических ролей, подобных Федре, не было. Зато потом Игнатова «находилась» снова и снова. Она играла в драме и в комедии. В Островском, Чехове, Шекспире, Мольере, Шиллере, Толстом. Она нужна была Темуру Чхеидзе, Адольфу Шапиро, Жаку Лассалю, Вениамину Фильштинскому, Кристиану Люпе, Валерию Фокину. Ее занимают в БДТ, в Александринке, в антрепризе им. Андрея Миронова, в «Приюте комедиантов». Не все удавалось, иногда актриса довольствовалась стандартом, амплуа матери — если нужно драматическим, или прямо комическим. Хорошая актриса для женщин бальзаковского возраста на современной сцене — амплуа нужное, часто вакантное. Игнатова заняла вакансию и умеет ею распорядиться. Она не повторяется. У Адольфа Шапиро в «Лесе» Игнатова играла такую «встревоженную» годами натуру, Раису Павловну Гурмыжскую. Ей все позволено, поэтому Раиса Павловна не притворяется, не изображает благочестие. Ее тактика — высокомерие хозяйки, в распоряжении которой и желания, и поступки, и общественное мнение. Эмансипацией почитает свое ханжество Раиса Павловна, и свободой — уступки половому влечению, не усмиренному природой. В таких ролях, как Гурмыжская, Игнатова раскована и бесцеремонна по отношению к образу: заслужила карикатуру — получай. Актриса обходится без вульгарностей и грубых преувеличений, но замысел ясен. И вот еще что: в новых ролях Игнатова невольно откликается на Федру. Разве не пародия (авторская, причем) на Федру ее Гурмыжская? Из всех работ петербургского периода лучшей, вслед за Федрой, мне кажется королева Елизавета в «Марии Стюарт» (БДТ, Т. Чхеидзе).
Контраст с Федрой - поразительный. Английская королева Елизавета совсем не страдающая любовью женщина, а бесчувственная интриганка. И как эффектно, хотя и без нажима, исподволь этот контраст выполнен. У актрисы нашлись новые сильные краски, и, прежде всего — подтекстовая ирония. Внешне пристойная владычица, в душе — хищница, захватчица. Душевные изъяны как бы выскакивают из Елизаветы,
выдают некую непосредственность ее натуры. Вырвавшиеся интонации, обескураживающие взгляды, точно рассчитанные, вставленные в политический формат капризы и истерики — как по-женски обставлена актрисой английская правительница.
В русском языке власть, политика, демократия — особы женского рода. Власть может быть смелой, вызывающей и обреченной, как Мария Стюарт. И коварной, завистливой, практичной, как королева Елизавета. Она по-своему прямодушна и беспомощна. Власти актриса отдала максимум женского и кое-что WA женственного. Несколько раз в разных регистрах звучала реплика «Она моложе» — Мария Стюарт моложе Елизаветы, и английская королева не может скрыть отчаяния и возмущения, которые вызывало в ней это преимущество шотландской королевы. Молодость гарантирует победу, пусть потом, даже темница, казнь не спасают старость от поражения, и Елизавета понимает это. Доводы умных придворных ее не успокаивают, лесть любовника не утешает. Иррациональный гнев бушует в ее груди, не давая ей сил для того, чтобы спокойно и величаво править, даже на то, чтобы просто спокойно посидеть на троне. Она обходит его, уклоняясь от долга. К трону подходит лишь тогда, когда, брошенная всеми сторонниками и поклонниками, оставшись одна в своих мрачных покоях, усаживается отдохнуть от бурь войны с молодой соперницей и принять итог одиночества. В большом рыжем парике, она стремительна и приземлена, не имея достаточного роста и человеческих качеств, чтобы быть на высоте. Нескрываемо лживая, похожая на лису обликом и повадкой, в финале Елизавета опустошена. Интригу, которую она проводила, руководясь интуицией и умением схватить и повернуть к себе ситуацию, Игнатова обозначала своего рода ударениями, моментами откровений актрисы перед зрителями, обнажением внутренней логики и эмоций Елизаветы. И снова — мера, при всей полноте иронии и сильных долей в музыке образа.
Насмехаясь над Елизаветой, над Гурмыжской, над Аркадиной, Игнатова не переступает черты, за которой начинается бездумный фарс. Этот жанр не для нее. В королеве Гертруде ив Мамаевой (еще в московском «Ленкоме») актриса не пыталась в него вскочить, ей хватало штрихов иронии и презрительных ударений. Всегда есть нечто блестящее, холодноватое, отстраненное и серьезное — в ее обличениях, сделанных с воодушевлением и тактом.
Баронесса Штраль в «Маскараде» (БДТ, у Чхеидзе) более в диалоге сама с собой, чем с Арбениным и Звездичем. Это роль, почти без следов иронического комизма, — вынесенный на всеобщее обозрение самоанализ. Решение баронессы безжалостней, чем обвинения в ее адрес ближних и толпы. Баронесса Штраль поражена ничтожностью того, что ввергло ее и Нину Арбенину в несчастье. Такая красивая и тонкая женщина (слышится в покаяниях баронессы и с ней нельзя не согласиться) и такое падение с высоты вкуса, с высоты положения. В баронессе Штраль Игнатова опять возвращается к Федре, к царственному стыду. Иные зрители строгость актерской манеры Игнатовой могут принять за недостаток пластичности. На самом деле актриса избегает развязности и дешевых фокусов, подачек невзыскательному вкусу, которые популярны, которые модны ныне в театральной среде. Она может сыграть эти модные тенденции — и так поступает в «Чайке», поставленной Кристианом Люпой. Ее Аркадина — самонадеянная и бесстыдная театральная жрица. Искусство такой актрисы — ослепляющий ненадолго пуф. Она демонстрирует его в сцене с Тригориным, когда уговаривает любовника не бросать ее — падая перед ним на колени, начиная на всякий случай раздеваться, скидывая и тут же вновь натягивая платье. Она соблазняет Тригорина набором слов и действий, которые ею механически повторяются, как будто она отрабатывает урок или играет одну и ту же роль в пятисотом спектакле. Ей никто не верит и она сама ни секунды не верит себе, а что самое неприятное — она знает, что пародирует себя самое.
В спектакле, настроенном на некие духовные волны, окатывающие Нину, Треплева, Машу, даже старика Сорина, Дорна, словом, всех обитателей помещичьего острова, Аркадина этими волнами одна не омыта и не затронута. В ней и ее расчетливой уверенности громко (она и говорит громче всех) заявляет о себе полное упоение собственной персоной. Аркадина Игнатовой никого, кроме себя, не слышит, никем, кроме себя не довольна, да и самодовольство ее — натренированное в каком-то тогдашнем тренажерном зале. Деловитое сыграно деловито, без сантиментов, по заранее обдуманному плану наступления на Аркадину, по плану сатирическому и в то же время, как всегда у Игнатовой, изящному.
Верхом изящества — не женского, а творческого — является Лиза Протасова-Каренина в «Живом трупе» (Александрийский театр, Валерий Фокин), при этом в образе верной жены, озабоченной пятнышками на своей морали, актриса своевольно совмещает правду психологическую и правду отчуждения, мешает юмор с сатирой и защиту своей героини с осуждением. Роль небольшая, но благодаря такой палитре — яркая, заметная, с глубиной, перспективой и загадками. Не удивительно, что Лиза обаяла Каренину — ведь она в любой момент готова признать себя виноватой — перед матерью Виктора, перед погибающим в пьянстве мужем, перед заболевшим ребенком. Умоляющие ноты звучат в ее звонком, подозрительно похожем на подступающие рыдания голосе. Игнатова играет смехотворно наивную женщину, любящую жизнь и любящую Протасова (что практически несовместимо), и тут же — трагическую актрису, которой некуда употребить хорошие «данные» (Федра сыграна, Аркадина взяла свое) — томный голос, фигуру, темперамент, пафос. Разве что в моменты крайнего жизненного напряжения дать выход лицедейству пополам с искренностью — сначала, когда она со стыдливой радостью признается Каренину в любви или после предсмертного письма Феди, когда рыдает и рычит, отталкивая и прогоняя от себя только что обретенного возлюбленного. На этот раз героине Игнатовой веришь, потому что она сама не знает (или не решается признаваться себе), чего она хочет на самом деле.. А Каренин (Виталий Коваленко) — маменькин сынок, со все еще срывающимся от обиды голосом, переходящий из рук одной женщины в руки другой. Лиза, провожая его с поручением к мужу, поправляет воротник пальто, невольно входя в роль заботливой жены уже другого мужчины. Перемена ей явно нравится, она чувствует, как становится на место ее супружеское дело, и оно вовсе не в том, чтобы «спасать», а в том, чтобы самой любить и принимать любовь. Это одновременно трогательная и насмешливая сцена, в заговоре участвуют оба — и Игнатова, и Коваленко. Их персонажи нервны и сияют от счастья. Они хотят забыть об этом неприятном казусе, Феде Протасове, смущаются, тяготятся, и им прощаешь. Такова жизнь, тем более, что тут же им отмщается самым роковым ударом: Протасов жив, а они — уголовные преступники. Такова изнанка жизни. За невинное желание тихого счастья, без воли и пьянства, эти жертвы судьбы наказаны, они принимают наказание и смиренно, и с надрывом. Трагическое прорывается в откровенно обывательском сердце Лизы, она плачет и по Протасову, и по себе. В спектакле Фокина Каренин и Лиза находятся на втором этаже сценической конструкции, на лестничной площадке: их положение с точки зрения сегодняшних жизненных ценностей — «верхнее», в то время как Протасов — на дне, в подполье, это омертвелый кусок, закономерно отпавший от целого. Верх Лизы и Каренина — совсем не тот, что у Федры. Это второй этаж доходного петербургского дома. Где тут до поминок по самой себе. Как бы выжить, вынести. Игнатова трагических добродетелей Лизе не приписывает, и это оценка, это просьба о помиловании. Прекрасный дуэт Игнатовой и Коваленко в «Живом трупе» (Коваленко тоже пришлый, из Новосибирска) показывает, как полезно обновлять время от времени актерские кадры, освежать застоявшуюся кровь питерского театрального штата.
С Игнатовой Петербург получил актрису всегда интересную, точную, неожиданную, умную. Сыграв мало, она сыграла много. В зачет идет каждая премьера. За такое приобретение не жалко поклониться Москве.
