У Шекспира буйный разгул скептического карнавала, где череда комических переодеваний только подтверждает слепоту людей, с которыми Судьба играет в свою игру.
Меланхолическое шутовство, вероятно, более узнаваемая сегодня вещь, чем была бы попытка искрометной комедийности. Стихии указывают ее место. Красочный спектакль то представляет нам морской берег, то аккуратно на наших глазах убирает «море» до следующей надобности, с обстоятельностью хозяйки, зачехляющей мебель. Синие капельдинерши на сцене и музыканты, согласованные с тоном не только моря, но и драпировок зрительного зала БДТ, — это театральная шутка и стремление к строгому ордеру, одновременно.
Спектакль Григория Дитятковского лишен витальной энергии. На первом плане суетятся записные шутники — экстравагантная группа, возглавляемая сэром Тоби (Вячеслав Захаров). Их шутки не преодолевают рампы — и не должны. Бурлеск сэра Тоби сиротливо тешит лишь самого персонажа, сколько ни жмется он к авансцене. Мария у Елены Поповой тоже далека от ренессансной свободолюбки.
Шутники годны именно и только на то, чтобы показать уже в совсем сниженном виде тщету человеческой суеты и ложных притязаний.
И тут является Шут, и суета испаряется бесследно. В отличие от компании сэра Тоби, Шут не жалует первый план сцены. Вот он миражно возникает на фоне освещенного задника, в полупрофиль, и потом является к партнерам, матово освещая всю сцену своим присутствием. Персонаж зыбкий, все время двоится. Вот он здесь, подает свои (шекспировские) солоноватые реплики, — но он и существо стороннее, и видит все происходящее — издали. В серой хламиде, так отличающей его от четких нарядных контуров остальных завсегдатаев «Двенадцатой ночи», Шут кажется каким-то путником, савояром, дервишем.
Ну конечно, он называет молоденькую Оливию своею госпожой. Но куда важнее, что он тут с незапамятных времен. Фокус этой «Двенадцатой ночи» (что скрывать — многими поспешно ошиканной) в том, что здесь свято место не оказалось пусто. Сведя на нет карнавальную стихию, режиссер освободил место для стихии иной.
Алиса Фрейндлих могла бы играть совершенно иначе. Шут мог существовать в более остром рисунке, быть более включенным в отношения остальных персонажей пьесы… В спектакле Шут намеренно обособлен. Противовесом суете и тщетным упованиям героев выступает не своевольная судьба, а слово и музыка Бытия. Посланник его и есть Шут Алисы Фрейндлих.
Ее сценический магнетизм сродни материнской благодати. Когда-то она обмолвилась в одном из своих очень давних интервью, что относится к своим зрителям едва ли не с материнским чувством. Актриса строжайшей творческой дисциплины, точного и выверенного рисунка (первая скрипка нашей сцены!), она имеет при этом на сцене могучую и нежнейшую ауру. Шут и воплощает лоно всех этих заигравшихся детей — музыку Бытия.
В мире «Двенадцатой ночи» есть еще один персонаж, так же особо отмеченный в режиссерской композиции. Это герцог Орсино — Сергей Дрейден. В спектакле он, пожалуй, «alter ego» режиссера. Он не просто управляет своим придворным оркестриком. Не покидая своего «двора», он, похоже, регламентирует течение сценических событий вообще. Герцог — художник по сути. Его экзальтированная жестикуляция не суетлива, нет: он словно ткет музыку из воздуха театра. Дуэтная сцена Шута Фесте и герцога Орсино — кульминация спектакля, она не только делает честь Большому драматическому, а и вообще является редким, высоким моментом современного театра. По просьбе Герцога Шут поет ему старинную песню, Герцог, подхватывая, декламирует строки этой песни…
Та самая музыка бытия здесь словно открывается, прорывается въяве. Только Фрейндлих и только Дрейден могут высечь это пламя так убедительно и без лишнего сентимента. Старинные куплеты на музыку Генри Перселла о любви, смерти, одиночестве — сами себе закон, недостижимая норма бытия. Нет, Дитятковский прав, именно так спланировав роль Шута. Кто, как не Алиса Фрейндлих, может взять эту планку, претворить музыкальную кульминацию шекспировской комедии так инструментально-строго и драматически насыщенно!
Пролившись в кульминации, многое знание и многая печаль Шута далее вновь упакованы в кванты грустного сарказма, которым он парирует выпады партнеров. Но музыка пребывания Шута в неразберихе комедийных кви про кво спектакля и одновременно над нею длится от начала до конца и дает глубину всему построению. В финале «бог меланхолии», которым божится шекспировский шут Фесте, вновь подает свой голос: Алиса Фрейндлих поет, последнее слово по праву за ней (кстати, и по праву крови: она наследный Шут Фесте, Бруно Фрейндлих играл эту роль).
Могла бы петь шекспировскую песню про вечный дождь. Поет те, старинные заговоренные куплеты, которым знает цену герцог Орсино.
Февраль 2004 г.
Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры
«Российский государственный академический Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова» • Санкт-Петербург
Для улучшения работы сайта и его взаимодействия с пользователями мы используем файлы cookie. Продолжая работу с сайтом, Вы разрешаете использование cookie-файлов. Вы всегда можете отключить файлы cookie в настройках Вашего браузера.
