«Губернатор» — постановочная феерия.
«Губернатор» — очень интересный пример работы формальных пространственных законов, которые воздействуют объективно, вне наших концепций и вычитанных смыслов.
Изумительные по красоте масштабные визуальные фантазии в диапазоне от экспрессионизма до сюрреализма разворачиваются гигантским аттракционом, не вызывающим при этом эмоционально-человеческого отклика. Надо сказать, собственная реакция (а критик обязан честно анализировать и ее) заставила после спектакля задуматься — почему спектакль-трагедия привел меня в прекрасное и совершенно уравновешенное состояние созерцания? И это в то время, как на сцене лежали горы трупов, экспрессивно кричала женщина из Эйзенштейна (почти прямо с потемкинской лестницы), а герой, Губернатор, весь спектакль ожидал смерти, которая могла случиться в любой момент. Отчего ж — никакой эмпатии, никакой идентификации, хотя на тему смерти обычно психофизика откликается мгновенно и панически? И никакого социального волнения от перекличек с другими моментами истории?
В чем же причина созерцательного покоя?
Нет, пожалуй, не в том, что живописный Дмитрий Воробьев весь спектакль пребывает в одном и том же ровном состоянии «предсмертия», в которое он попадает с самого начала и которое не подвержено никаким внутренним градациям. В этом смысле центр композиции — не драматический, перья из подушки, которую он обнял, вылетают одинаково что в начале, что в конце. Но дело, кажется, не в этом…
Мне кажется, что уравновешенность эмоций в спектакле рождают и диктуют только и исключительно конструктивные формы. От холодной цветовой гаммы до методичного чередования вертикального и горизонтального ритмов.
А. Шишкин ведь обычно асимметричен и даже хаотичен, ритмически неуравновешен, очень часто центробежен, его пространство почти всегда дышит нервно. А тут они с А. Могучим выступают настоящими мастерами геометрами, корифеями блестящего формального театра. И пространством «Губернатора» правит умиротворяющая симметрия.
Композиция уравновешена двумя экранами — справа и слева (на них идет «негативное» изображение губернатора, это как бы внутреннее его состояние, тень жизни, жизнь уже за чертой. И «тень мира» иногда тоже). Цементируют статику фронтальные шеренги лиц (с самого начала сидят неподвижной линией, позже тоже будут строиться в симметричные фланги справа и слева, иногда образуя четкую плечевую композицию, тоже очень выверенную, со строгой диагональю).
Известно, что конструктивные приемы могут действовать сильнее образа или метафоры. И если что-то действительно подсознательно волнует меня в этом спектакле — то это жизнь вертикалей и горизонталей. Высокие стены уже несколько обшарпанного имперского кабинета (то ли царская Россия крошится штукатуркой, то ли советская). Высоченное окно, дающее неуют, выводящее в мир вселенского холода. Узкая, как камера или гроб, комната, куда симметрично входят симметричные ангелы. И в то же время — горизонтальные линии, пригнетающие жизнь к земле, обрезанный верх (потолок) некоторых сцен. Вверх — Бог и надежда (а вдруг не убьют?), вниз — мрак и тлен. Эти визуальные «качели», блестяще раскачанные Шишкиным/Могучим, и держат драматургию спектакля, систему его перемен.
Симметрия сама по себе означает смерть. Пространство спектакля транслирует состояние статики, выверенной нежизни — и это формальное «подкорочное» воздействие сильнее цитат из Эйзенштейна, орущего рабочего, танцующих гимназисток, текста, прекрасно прочитанного В. Реутовым.
Они пугают, а мне не страшно: симметрия успокаивает.
Марина ДМИТРЕВСКАЯ
Март 2017 г
Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры
«Российский государственный академический Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова» • Санкт-Петербург
Для улучшения работы сайта и его взаимодействия с пользователями мы используем файлы cookie. Продолжая работу с сайтом, Вы разрешаете использование cookie-файлов. Вы всегда можете отключить файлы cookie в настройках Вашего браузера.
