«Слава». В. Гусев.
БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер Константин Богомолов, художник Лариса Ломакина
«Слава» Константина Богомолова — блистательный спектакль, каких мало.
«Слава» Константина Богомолова — виртуозный акт глумления надо мной как зрителем.
Вот такой чудесный сплав.
Когда-то Богомолов делал в Петербурге «Лира», где в кремлевских интерьерах поедали друг друга советские монстры. Это был акт некрофильского расчленения советского режима, наблюдение над его агонией. Впрочем, это вообще долго было темой режиссера.
Через семь лет в Петербурге Богомолов сделал спектакль по эксгумированной им стихотворной пьесе большого сталинского стиля, написанной по всем лекалам крепкого соцарта. И над этой «Славой» сияет безоблачное небо, ни одно историческое облачко не тревожит лирический и героический покой справедливого и ясного небосклона в государстве прекрасных советских людей, а с горными лавинами они справляются. Это сказка о чистом и цельном мире настоящей любви и ежедневного большевистского подвига, не окрашенная ни единым мазком иронии. Разве что тихим, мягким юмором. Ерничество подозреваешь лишь в одной сцене: Усатова с искренней слезой произносит монолог о сыновьях, а фоном идет хорал «Господи, помилуй»: монолог советской рабочей матери нехорошо приравнен к молитве. В остальном — ни шаржа, ни эксцентрики, тут герои без страха и режиссер — без упрека.
Богомолов, говоривший когда-то мне в интервью, что не верит в существование положительно-прекрасных людей типа Сарафанова из «Старшего сына», что это все придумано, что все это вранье, — теперь занялся виртуозной, ювелирной (просто беличья кисточка!) прорисовкой удивительно прекрасных советских людей из стихотворной агитки 1935 года, углубляя и психологизируя, очеловечивая текст и лирически оборачивая его. Актеры БДТ играют как никогда: все, всем составом, от Д. Воробьева, В. Реутова, А. Куликовой до юного Г. Блинова, упоительно тянущего в роли почтальона: «Наташааааа», — с ударением на последнюю гласную…
Ах, как пленительно разработан стих, как авторскую патетику режиссер сажает на обытовленные интонации покоя и печали, раздумий и сомнений, как вдохновенно разрабатывает текст в разных режимах, подключая всякие типы театра, тасуя эстетические карты! Он вдруг находит в Гусеве Бродского — и тогда артисты в монологах имитируют камлания самого Бродского, и вот уже Гусев — с ним наравне…
А как выстроены контрапункты! Вот выходит на трибуну Тарас Петрович Очерет (Василий Реутов). Сперва зловещий, но это ничего, это секундно, Очерет окажется мудрым, проницательным и усталым большевиком, видящим, кто настоящий человек, а кто так себе… Реутов выдержит крупные многосмысловые планы видеопроекции (при статике фигур в спектакле много сверхкрупных «говорящих голов») — как большой артист, виртуозно дав спектр чувств Тараса Очерета и отослав нас к множеству кинореференсов и не только: не так ли старые мхатовцы оснащали собой в 1930–1950-х какого-нибудь Корнейчука или Киршона?.. Так вот, Очерет говорит с трибуны тихо и буднично: сошла лавина, нашему институту поручено спасать людей… А фоном, контрапунктом звучит прокофьевская тема вражды из «Ромео и Джульетты», не давая забыть об идущей борьбе и дающая сцене благородное классическое напряжение… И смотреть на это, и слушать это — наслаждение.
А уж когда под вальс Штрауса семью Мотыльковых приглашает в Кремль сам Сталин — это полный полет, просто «Дети капитана Гранта» и ветер в паруса!
То есть мировоззрение Богомолова (мне-то кажется, что оно есть и что он стопроцентный киник) развернулось на 180 градусов. Нечаянно это свершилось совершенно синхронно государственному развороту назад, к советским ценностям в их официозном понимании, к мифологизации тоталитарного мира и возрождению светлого мифа.
И, крутанувшись на своем режиссерском каблуке, Богомолов обратился к пьесе «сталинского сокола» В. Гусева. По детству помню, что двухтомник В. Гусева был первым отнесен в магазин «Букинист», когда родители стали паковать библиотеку для переезда в новую, но более тесную ленинградскую квартиру. К. Богомолов вынул В. Гусева из букинистической пыли и поставил в БДТ с лирической интонацией полного детского неведения о реальной отечественной истории. Ну, примерно с той, какую имитировал в «Веселых ребятах» режиссер Александров после ареста во время съемок сценариста Николая Эрдмана. Но у Александрова не было выхода.
Несомненно, чистая и светлая жизнь подрывников из пьесы Гусева, жизнь героических девушек-пилотов (вспоминаем быстро фильм «Добровольцы») была одним из слоев советской реальности. И эта юность комсомольцев-добровольцев, жизнь в полном неведении — вправду была до поры прекрасна. Историческая амнезия вообще многое облегчает, и детство-отрочество нескольких поколений грела печка теплой уверенности в то, что всегда карьерист Маяк раскается, а скромный коммунист Мотыльков окажется героем. «Слава» греет — как та печка, я помню ее тепло по пионерскому детству-отрочеству.
Спектакль Богомолова принципиально отказывается от реального исторического знания (если это только не эстетическое знание). Режиссер, с одной стороны, относится к Гусеву как к советскому Грибоедову, чистому классику, Поэту Поэтовичу, в котором не стоит искать правды, — а с другой, навевает сон золотой, погружает зал в теплую ванну забытой детской веры в возможность счастливой советской сказки. Вместе с героями «Славы» мы как будто идем в рядах «белоснежноодетых» красавцев в финале фильма «Цирк» и счастливо смеемся — один в один герои советско-голливудских сказок «Свинарка и пастух» и «В шесть часов вечера после войны», которые тоже написал Виктор Гусев, воспевавший в стихах не только двух товарищей («На север поедет один из нас, на Дальний Восток другой»), но и непосредственно сталинские репрессии:
Расстрелять изменников отчизны…
Расстрелять во имя нашей жизни.
И во имя счастья — истребить.
Черт с ними, с этими стихами. Как сказал один молодой критик, «если я ем вкусный сэндвич, мне все равно, кто его сделал». А уж судить искусство Богомолова по законам мира, имеющего нравственную константу, — нонсенс, он игрок без этих правил.
Вот правда, на «Славе» забываешь обо всем. Кроме одного. Сценическая подлинность может выдать за правду (в том числе правду искусства) любую ложь, оживить мертвую материю, любую гнусную идеологему. Виктор Гусев, несомненно, был талантливым поэтом, но свой дар положил к ногам власти, лишь чуть-чуть сдобрив стихи интеллигентной иронией по незначительным поводам. Она-то и не дает сделать из «Славы» плакат, капустник про монстров, но это совсем не меняет сути дела. Талантливая идеологема еще коварнее, чем бесталанная, как опасен и талантливый спектакль, до последней клетки подлинный в сценических законах, но обрабатывающий заведомую фальшивку.
Актеры БДТ давно не играли так вдохновенно, мягко, под сурдинку, держа и меняя психологический, бытовой, поэтический планы, лукаво выглядывая из роли (выдающийся Дмитрий Воробьев в роли актера старой школы Медведева «помнит» своего Незнамова и одновременно похож на Дружникова). Богомолов не оставляет и травестии: профессора-хирурга по фамилии Черных, философа, отдающего свою кровь Мотылькову, играет Елена Попова. Профессор говорит о себе в мужском роде и вырастает в трагического героя-олимпийца, вершительницу судеб. Гусев в «Славе» — классицист (классицистом был и ранний Арбузов, у которого долг всегда побеждал чувства), так что античность тут весьма кстати.
На роли молодых подрывников, скромняги Мотылькова и карьериста Маяка, Богомолов назначил Валерия Дегтяря и Анатолия Петрова. Возрастное несовпадение, но зато оба помнят, как были комсомольцами, а Петров так и до сих пор не утратил коммунистического жара. Словом, тут много мягкой театральной игры, типажной тонкости, которой отдаешься с радостью.
Изысканная, грациозная, виртуозная ткань спектакля вызывает подлинный эстетический восторг, за который, сидя в зале, презираешь себя, поскольку наслаждаешься фальшивым сладким китчем 1930-х годов, эстетизирующим эпоху большого террора не только под вальсы Штрауса.
Короче, тебя насилуют, а ты получаешь удовольствие. Предполагаю, это вполне входило в казуистическую режиссерскую сверхзадачу. Другой не вижу. И если в каких-то спектаклях Богомолова провокативным предметом манипуляции служили автор, идея или композиция, то теперь он «расчленяет» исключительно зрителя. Советские герои, «все в белом», опоэтизированы, с ними Богомолов работает «тонко и точно», безо всякого глумления над возвышенными персонажными чувствами («Сталин — сын трудового народа, а я трудового народа дочь»), над патетикой. А вот зритель подвергается той самой «расчлененке», расщеплению сознания: зал искренне аплодирует «трудового народа дочери» Нине Усатовой, имени Сталина и приглашению героев в Кремль. Режиссер втюхивает залу довольно гадкую историческую фальшивку, как бы наблюдая за реакцией: друзья, не правда ли, эстетическое побеждает немыслимую идеологическую ложь, если театр обволакивает ее актерскими прелестями и режиссерскими обольстительными ходами?
В итоге испытываешь стыд за полученное неподдельное удовольствие, но хочешь посмотреть спектакль еще раз. Эстетическое совершенство притягивает, идеология приводит в ярость. Кто понимает и рефлексирует — распят, кто ничего не знает о 1935-м — не понимает и смотрит некий «Ла-ла-лэнд», кто хочет возврата прошлого — радуется. Если режиссер желал этого (а он явно желал) — его цель достигнута. Только тут бой идет не ради «Славы», а ради чего-то другого…
Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры
«Российский государственный академический Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова» • Санкт-Петербург
Для улучшения работы сайта и его взаимодействия с пользователями мы используем файлы cookie. Продолжая работу с сайтом, Вы разрешаете использование cookie-файлов. Вы всегда можете отключить файлы cookie в настройках Вашего браузера.
