Л. Андреев. «Губернатор». БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер Андрей Могучий, художник Александр Шишкин
Нынешний год — год юбилеев. Юбилеев трех русских революций. Прежде всего — «Февральско-мартовской», потом — «Октябрьской». И наконец — «Революции 1905 года». В одном случае даты круглые. Юбилей столетний. В другом случае — округленности нет. Но эта революция все равно не может выпасть из общего ряда. С нее все определилось.
И я хотел бы начать с нескольких слов благодарности и театру, и его художественному руководителю за то, что они выбрали для юбилейного спектакля именно творчество Леонида Андреева. Этот автор все еще не занимает в нашем сегодняшнем сознании того места в литературе первых двух десятилетий XX века, которое принадлежит ему по праву и которое он безусловно занимал в сознании своих современников.
В большой статье, посвященной вопросу о том, как же русская литература 1905–1906 годов откликнулась на события 1905 года, известный критик Михаил Неведомский (Миклашевский) напишет в журнале «Современный мир», что русская литература не справилась с темой революции. Она промолчала. Молчали и Горький, и Вересаев. Молчали символисты. Молчали и другие. И единственным художником, сумевшим создать «значительные отражения нашей революции», является, в глазах Неведомского, «безусловный глава нашей молодой школы» — Леонид Андреев. «И если бы наша литература ответила на революцию только его созданиями… только рядом его художественнофилософских синтезов — я бы сказал, что она сделала немало», что как подлинный художник Леонид Андреев «не упустил своего счастья», что он сумел передать в своих произведениях «огромную и вполне самостоятельную мысль», сказать, может быть, лучшее, что когда-либо и кемлибо сказано о революциях«. Так определит Неведомский. И добавит, что, «если бы у нас был только один писатель — Андреев и если бы только и существовали что его отклики на этот кошмарный и великий год русской жизни, мы не имели бы права жаловаться на нашу литературу…» (Современный мир. 1906. № 12. С. 73).
Сегодня молодые люди понятия не имеют о том, что представляла собой русская жизнь между 1900 и 1917 годами. Они порою верят в то, что им вбивают в головы те или иные историки и публицисты. Что жилищные условия Павла Власова чуть ли не превосходили условия современной рабочей семьи. Что если бы не революция, то наша страна давно бы стояла во главе современного мира. И множество еще всяких лживых и подлых заявлений можно встретить в современной публицистике.
И вот всю эту чушь опровергает постановка Андрея Могучего, богато оснащенная разного рода эпизодами и кинокадрами чудовищной нищеты, в условиях которой живут рабочие и их семьи. Именно это приводит их на площадь перед губернаторским домом. Именно с этим знакомится главное действующее лицо спектакля — Губернатор. И именно это впервые начинает вызывать недоумение у этого человека, а вернее — у этой детали чудовищной военнофеодальной машины. То, что он сделал, — понимается как «государственная необходимость», — думает он. — «Только какая же это государственная необходимость — стрелять в голодных. Государственная необходимость — кормить голодных, а не стрелять». Историческая точность всякого рода деталей, идущая и от верности спектакля самой повести Л. Андреева, и от убедительности документальных кадров той нищей, необустроенной России, каковой она была, — сильная и важная во всех отношениях сторона данной постановки.
Сильное впечатление оставляет и первая картина, где в один ряд усаживаются перед зрителями все действующие лица спектакля и молча смотрят в зрительный зал в течение нескольких минут, как бы вопрошая, могут или не могут эти современные люди хоть в какой-то степени понять всю глубину развертывающейся перед ними трагедии. Можно, разумеется, назвать и еще несколько эпизодов спектакля, производящих сильное впечатление. Это и чтение рассказа «Великан». И письмо гимназистки (А. Магелатова). И эпизод с матерью убитого ребенка, сошедшей от обрушившегося на нее горя с ума (А. Петровская).
Но вот главная линия повести и спектакля пока, как мне представляется, не вполне получилась. И это очень жаль. Потому что повесть Л. Андреева прежде всего важна да и остро современна этой своей, как сказал бы сам писатель, «панпсихической линией». То есть историей того, как человек, являющийся частью грандиозной феодальнобюрократической машины, машины, предназначенной только для подавления, а не для развития и улучшения жизни людей, проходит сложнейший и мучительный путь осознания того, что то, что он сделал, взмахнув платком и расстреляв таким образом сорок семь человек, в том числе женщин и детей, не только не является государственной необходимостью, но просто позорный поступок, поступок негодяя.
Вот эта психологически насыщенная дистанция, начатая в спектакле попыткой губернатора взглянуть на себя со стороны («Так ходят губернаторы, так ходят губернаторы») и законченная признанием того, что он совершил нечто позорное («Позорно! — гулко и гневно произнес он, скривив рот. — Позорно. Боюсь, что я негодяй»), требует и от режиссера, и от артиста Д. Воробьева, исполняющего роль губернатора, высочайшего мастерства, зримого выявления сложнейшего психологического процесса, тщательной психологической прорисовки каждого из этапов, богатства красок и интонаций.
Перед нами не умный и интеллигентный мыслитель, а закоренелый управленец, о котором автор говорит, что «размышлять он не умел», поэтому самый процесс для него тяжел и мучителен, ему нужна поддержка и напряженное внимание, понимание и сочувствие со стороны окружающих, сына, жены, случайных собеседников. А режиссер, повидимому, больше озабочен тем, чтобы показать неизбежность возмездия, которого ждет и в которое верит губернатор. «Я верю в старый закон: кровь за кровь. Увидишь», — так говорит губернатор сыну.
И вот как этот закон возмездия воплощается на сцене. Опускаются лестницы по бокам сцены. По ним слезают два ангела. Они снимают свои крылья и через мгновение превращаются в респектабельных молодых людей в котелках и с пистолетами в руках. Губернатор ложится на кровать, закрывается подушкой, а молодые люди в котелках расстреливают его так, что из подушки летят пух и перо. И все это повторяется несколько раз на протяжении действия.
Таким образом напряженный психологический процесс рвется на части, теряет свой драматизм и заменяется просто готовностью губернатора принять смерть, то есть смириться перед тем самым законом кровной мести, своего рода мистикой, по поводу которой некогда негодовали разного рода критики повести Л. Андреева.
Так второстепенный мотив выдвинулся в спектакле на первое место и сильно потеснил то, что важнее всего для Л. Андреева, как и для Льва Толстого в «Воскресении» и «Живом трупе», — перестать быть частью злой военнобюрократической машины, осознать, что служение ей преступно. Это осознает Нехлюдов в романе Л. Толстого, это осознает и Федя Протасов в «Живом трупе», когда говорит, что «всем нам в нашем круге, в том, в котором я родился, три выбора — только три: служить, наживать деньги, увеличивать ту гадость, в которой живешь. Это мне было противно, может быть, не умел, но, главное, было противно. Второй — разрушать эту пакость; для этого надо быть героем, а я не герой. Или третье — пить, гулять, петь. Это самое я и делал». Для Л. Андреева в его повести главное вовсе не неизбежность наказания Губернатора, а возможность для читателя и зрителя пройти вместе с героем путь от тупой казенщины к своего рода человеческому возрождению.
Спектакль Андрея Могучего завершается следующим образом. На пустой сцене вновь появляются ангелы. Им сверху спускают лестницы. Они надевают крылья и возвращаются на небо. Они свое дело сделали. А ведь и в повести, и в спектакле сказано, что убьет губернатора не кто-нибудь, а Россия.
Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры
«Российский государственный академический Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова» • Санкт-Петербург
Для улучшения работы сайта и его взаимодействия с пользователями мы используем файлы cookie. Продолжая работу с сайтом, Вы разрешаете использование cookie-файлов. Вы всегда можете отключить файлы cookie в настройках Вашего браузера.
