Т. Уильямс. «Прекрасное воскресенье для пикника».
Малая сцена БДТ.
Режиссер Елена Антонова
Эта поздняя пьеса американского драматурга не пользовалась особенной популярностью ни в США, ни в России. У нас она до последнего времени была практически неизвестна. К тому же пьеса эта не самая сильная и сложная из уильямсовских творений. В общем, для молодого режиссера «Прекрасное воскресенье для пикника» — материал выигрышный: с одной стороны, качественная драматургия, а с другой — не давит авторитет предыдущих постановок, исторический контекст практически нулевой. Благодаря этому спектакль Елены Антоновой выглядит довольно симпатично на фоне других петербургских постановок Теннесси Уильямса. Здесь вроде бы все на своих местах, и история получается трогательная и знакомая: о том, как уже не очень юная девушка полюбила, хотела выйти замуж, но не вышла.
В небольшой, тесной квартирке живут две женщины. Скатерть, рюши на подушках, плед на диване — это комната старшей героини, Боди (Л. Малеванная). Тинейджерский беспорядок в комнате младшей, Доротеи (Т. Аптикеева): цветной матрас на полу, яркие подушки (как из «Икеи»), магнитофон, разбросанная одежда. Между героинями не предусмотренная драматургом большая возрастная разница, что и отражается в интерьере их жилья. Отношения Боди с Доротеей кажутся родственными: любящая, но отставшая от жизни «мать» пытается устроить судьбу своей «продвинутой» дерзкой «дочери», которая ее ни в грош не ставит. Доротея нашла себе «принца» — директора колледжа, а он, соблазнив бедную девушку, женится на богатой. Заботливая Боди пытается вразумить «дочку» и сосватать ей положительного жениха, о котором та и слышать не хочет. Масла в огонь «семейных» неурядиц добавляет подружка Доротеи, Элина (Е. Марусяк), явившаяся в дом, чтобы, преследуя корыстные цели, сообщить подруге о помолвке ее возлюбленного. Все ссорятся, кричат, плачут, а потом «плохая» Элина наказана — уходит ни с чем, а образумившаяся Доротея отправляется на запланированное Боди свидание с положительным женихом. Сердце у нее разбито, но будущее вроде бы не беспросветно.
При таком решении все в этом спектакле нам кажется знакомым: интерьер, извечный конфликт поколений, узнаваемые «русские» характеры и женские проблемы. Как будто пьеса написана не сумасшедшим гомосексуалистом Уильямсом, а какой-нибудь отечественной драматургессой. И актрисы чувствуют себя в знакомом материале уверенно, играют подробно и слаженно. В отличие от последних премьер Уильямса, вызывающих раздражение, этот незамысловатый спектакль о нескладной женской судьбе оставляет приятное впечатление.
Но если, подобно Боди, не бояться быть старомодной и обратиться к пьесе (прием почти запретный в начале XXI века, ведь драматург давно уступил авторские права режиссеру), то…
В первой же ремарке автор настаивает на небытовом оформлении сценического пространства и отсылает к картинам художника-экспрессиониста Бена Шана, передающего «холодящий душу ужас американских городских застроек средней руки». Одной цитаты довольно, чтобы понять разницу между спектаклем и пьесой. Да и проблематика, оказывается, разная. В спектакле центральной становится история неудачной любви немолодой девицы, в пьесе — четыре героини с разной судьбой, и каждая из них в это жаркое воскресное утро переживает собственную драму.
«Прекрасное воскресенье для разбитых сердец» — оригинальное название пьесы Уильямса, там не одно, а четыре «разбитых сердца», это история четырех одиночеств. Героини случайно оказались рядом, их не связывает ничего (возраст, социальное положение, характеры — все различно), кроме стремления избавиться от одиночества.
В пьесе есть героиня, к которой в спектакле отнеслись невнимательно, — Софи Глюк, сумасшедшая, не способная к коммуникации. У Уильямса это символический образ современного человека, затерявшегося в «городских джунглях» и разучившегося общаться. В созданном драматургом бетонном, «вызывающем ужас» мире никто никого не может услышать или избавить от одиночества. Вот и у Боди «кальций в барабанной перепонке» — она глуха, но глухи и другие героини, потому они часто говорят хором или невпопад. И каждая — о своем одиночестве: Доротея исповедуется бутылке хереса, Элина обращается к голубю за окном, Боди — к жареным цыплятам, Софи говорит на немецком, которого никто, кроме Боди, не понимает. Отдельные партии к финалу так и не складываются в квартет. Проблема одиночества и некоммуникабельности для героинь пьесы — неразрешима.
В спектакле же она кажется вполне разрешимой: Доротея спешит на встречу с Бади, который «надежен на длинных дистанциях», а значит, у Боди все-таки появятся долгожданные племянники, и Софи Глюк переедет в соседнюю квартирку, о чем Боди уже договорилась с домовладельцем. Только злодейка Элина ушла несолоно хлебавши: в дверях она печально вслед за сумасшедшей повторяет: «Allein! Одна».
Самая «уильямсовская» героиня спектакля — Доротея в исполнении Татьяны Аптикеевой. Актриса не пытается выглядеть моложе, она похожа на усталую и поблекшую девочку: еще не повзрослела, а уже начала стариться. И потому так эмоционально, чересчур восторженно относится она «к незначительным знакам внимания», не замечая того, что очевидно даже недалекой Боди: для шикарного Ральфа Эллиса роман с учительницей всего лишь мимолетный эпизод. В жизнеподобном прямолинейном спектакле актриса играет эксцентрично и неоднозначно: в этой Доротее с самого начала что-то не так. Слишком уж она неоправданно резка, преувеличенно нервна и невпопад лирична. Потом-то все проясняется: страдающая невралгией учительница запивает таблетки хересом. Доротея Аптикеевой кажется нежной и хрупкой, она притягивает и одновременно отталкивает, в ней есть «червоточинка», которой почти никогда не удается добиться актрисам в ролях уильямсовских героинь. Не все ее экзальтированные рассказы о свиданиях с директором кажутся правдивыми, более того, начинаешь подозревать, что, возможно, и не было ничего, кроме «незначительных знаков внимания», которые в воображении стареющей девушки превратились в роман. Она напоминает Бланш, которая всерьез собирается в ею же выдуманный круиз по Карибскому морю. Надежду на благополучный финал навязывает режиссер, а актриса сопротивляется: эта Доротея неблагополучна с самого начала, задолго до того, как узнала о помолвке любимого, и потому ее финальные слова о том, что «надо жить, просто жить», наводят на мысль, что жить-то она как раз не будет.
