Ольга Владимирова. Стайерская дистанция
Страстной бульвар,10. 2009. №9-119
Артист выходит один на сцену, ярко залитую светом. Темный костюм, белая футболка. У меня в руках программка – заслуженный артист России, артист Большого драматического театра им. Г.А.Товстоногова Михаил МОРОЗОВ читает стихи Вадима Шефнера.
Название моноспектакля заставляет настроиться на взволнованно-праздничный лад: «Надеждой смутной сердце радуя…» Артист дружески окидывает взглядом зал и начинает читать стихи. Философские, лирические, грустные, мудрые, иногда очень простые по форме, но неизбежно задевающие, цепляющие душу. Зал готов взорваться аплодисментами, но в финал каждого стихотворения неумолимо вклинивается начало следующего, как будто они все составляют единый текст. И, действительно, есть в этом тексте и своя логика, и развитие внутреннего сюжета. Он властно заставляет нас сперва затаить дыхание, потом улыбнуться, вздохнуть, заплакать. Иногда голос нарастает до крика и, как сказал поэт, «достигает скорбного накала», иногда стихает, и мы слышим легкие разговорные интонации.
Здесь даже нет музыки. На протяжении всего спектакля М.Морозов остается лицом к лицу со зрителем, ничем не пытаясь от него заслониться, не придумывая никаких приспособлений. Глаза в глаза. Только артист, публика и слово. Что и говорить, смелость для этого нужна незаурядная. Особенно сегодня, в наш век спецэффектов, когда зритель похож на балованного ребенка, которому надоели любые погремушки. Иные уж и не знают, чем бы привлечь его, зрителя, капризное внимание. А тут – так не в ногу со временем! – нам предлагают не развлекаться, а думать и чувствовать… Мужественная поэзия Вадима Шефнера нынче не в моде. И все же – Малый зал Санкт-Петербургской филармонии полон, зрители аплодируют стоя, дарят охапки цветов. Но, чтобы это случилось, артисту и автору поэтической композиции Михаилу Морозову нужна была вера в себя и автора. И еще – доверие и уважение к зрителю, которого не может не увлечь поток настоящей поэзии.
А еще раньше я увидела Михаила в Большом драматическом театре. На премьере спектакля Темура Чхеидзе «Мария Стюарт». Он играл небольшую роль Дэвисона, секретаря королевы Елизаветы. Этот образ получился одним из самых живых и непосредственных в спектакле. Добрый и наивный человек, Дэвисон до самого конца не понимает, что стал пешкой в математически просчитанной шахматной партии. Он не знает, что принесен в жертву высшим государственным интересам. Артист наделяет своего героя особой речевой характеристикой – Дэвисон заикается, и это говорит об особом психологическом складе, о неуверенности в себе, о готовности признать за собой несуществующую вину. В исполнении Морозова этот персонаж становится одним из главных действующих лиц трагедии – маленький человек, который пытался жить по совести, когда вокруг царили совсем другие законы.
М. Морозов работает в Большом драматическом вот уже четверть века. Глядя на него, в это трудно поверить. Многие ценители театра до сих пор помнят его дипломные работы – знаменитый курс А.И. Кацмана в ЛГИТМиКе прогремел спектаклями «Ах, эти звезды!» и «Братья Карамазовы» (здесь Михаилу, с его огромными трагическими глазами, конечно же, досталась роль Алеши). Сегодня за спиной десятки ролей. Михаил пришел в БДТ еще при Товстоногове, среди наиболее заметных работ восьмидесятых – хрупкий Одуванчик в «Рядовых» Дударева – зеленый росточек, попавший под колесо войны. Но особым этапом в жизни артиста стал Фердинанд в знаменитом спектакле Темура Чхеидзе «Коварство и любовь». Романтический, порывистый юноша, бескомпромиссный во всем, в одночасье превращался в беспощадного мстителя. Кажется, спектакль родился при особенно удачном расположении звезд, здесь все слилось воедино: смелый и точный режиссерский замысел и, конечно же, слаженный ансамбль мастеров разных поколений – Кирилл Лавров, Андрей Толубеев, Алиса Фрейндлих, Елена Попова. Работа над ролью Фердинанда явилась для Морозова огромной удачей и большим шагом вперед. Эта постановка, сценическая жизнь которой длилась пятнадцать лет, для многих стала бесспорным доказательством того, что лучшие традиции товстоноговского БДТ живы.
Впрочем, путь артиста отнюдь не ограничивается романтическим направлением. Так, Михаилу довелось сыграть одного из наиболее неприятных персонажей во всей мировой драматургии – Эриха Кламрота в спектакле «Перед заходом солнца» Г. Гауптмана (режиссер-постановщик – Г. Козлов). Прагматичный Кламрот всегда поступает «правильно», «как положено», «как надо», а потому абсолютно бесчеловечен. Его попытка уложить свою и чужие жизни в прокрустово ложе правил и рамок выглядит особенно зловещей, если участь, что пьеса написана на заре двадцатого века, словно в предчувствии господства тех жестких людей, которые попытаются сказать миру: «Я знаю, как надо». Этот спектакль был особенно дорог Михаилу тем, что здесь его партнером снова стал Кирилл Лавров, исполнявший роль Маттиаса Клаузена (это была одна из последних работ мастера).
Бесконечно обаятелен в исполнении М. Морозова жалкий и безвольный Рэнделл, раб любимой женщины. Спектакль «Дом, где разбиваются сердца» Бернарда Шоу в постановке Темура Чхеидзе также озарен предчувствием надвигающихся исторических бурь. Таким людям, как Рэнделл, в этих бурях не выжить, на них печать обреченности. Но даже печальное Морозов всегда играет с удивительным чувством юмора, ведь на пересечении смешного и грустного рождается самое щемящее чувство.
Особый разговор – о Звездиче в лермонтовском «Маскараде». Пространство трагедии торжественно и неуютно. Каждый герой, фигурально выражаясь, носит маску, в том числе и молодой князь Звездич. Он блестящий офицер, пылкий и поверхностный во всем – в негодовании, благодарности, флирте. И лишь понемногу, постепенно овладевают им более глубокие чувства, князь понимает, что втянут в игру куда более серьезную, нежели предполагал… Он становится такой же жертвой рока, как Нина и Арбенин, так и не узнав хорошенько, за что расплачивается. Пожалуй, Темур Чхеидзе в своих спектаклях нередко обращается к античной формуле: герой и судьба. С тем, возможно, дополнением, что каждый становится роком для самого себя. Гордый человек расплачивается за свою гордость, любящий – за любовь.
Живя в Москве, пропускаешь многие важные события петербургской театральной жизни. Мне остается только благодарить судьбу за то, что удалось увидеть «Эмигрантов» – спектакль, до обидного рано исчезнувший из афиши БДТ. Когда-то эта пьеса Славомира Мрожека казалась удивительно злободневной. Сегодня стало очевидным, что речь в ней идет о вещах вневременных, вечных. Прежде всего – о человеческом одиночестве, оторванности от небесной отчизны. Стало совершенно неважным, из какой страны и в какую эмигрировали господа АА и ХХ. Как мы видим, их имена не носят национальной окраски. Важнее другое – им некуда вернуться, потому что настоящая родина существует только в мире их снов, слез, ностальгии, это утраченный рай, откуда иногда доносятся ангельские голоса. Именно такой – горькой и лирической – стала пьеса «Эмигранты» в постановке Николая Пинигина.
В спектакле были заняты только два актера – Михаил Морозов и Роман Агеев. Их актерская природа во многом родственна – оба молниеносно переходят от подробнейшего психологизма к эксцентрике, оба чутко воспринимают все нюансы авторской мысли.
На сцене – неприветливость временного пристанища – не дом, а ночлег. Металлические конструкции, обозначающие шахту лифта, жесткие железные кровати. Прутья клетки – ведь каждый, в конце концов, заперт в клетку своего тела, характера, жизненных обстоятельств. В этом безрадостном мире можно выжить только благодаря душевному теплу, но герои пьесы – рафинированный интеллигент АА (Морозов) и грубоватый работяга ХХ (Агеев) находятся в постоянном споре, борьбе, жестком противостоянии. Каждый чувствует, что не в силах вырваться, и в отчаянии обвиняет своего товарища по несчастью. И все же в этой борьбе кроется сочувствие, близость, взаимопонимание… Впрочем, не стоит забывать, что при всем том у Мрожека в каждом диалоге бездна юмора, зритель хохочет, но смех быстро сменяется задумчивостью.
Смех и трагедия идут рука об руку – так происходит и в моноспектакле М. Морозова «Жизнь господина де Мольера», поставленном еще четверть века тому назад Валерием Галендеевым. У этого, некогда студенческого, спектакля – удивительная биография. Он преодолел поистине марафонскую дистанцию, был показан и в Малом зале Петербургской филармонии, и в Юсуповском дворце, и в царском фойе Александринского театра, и в Органном зале филармонии Перми, и на одной из площадок Франкфурта-на-Майне, а сегодня обосновался на уютной Малой сцене БДТ. Убранство сцены аскетично, о семнадцатом веке напоминают лишь два старинных подсвечника. Артист – в строгом костюме с галстуком-бабочкой, но когда он начинает говорить, публика попадает во власть некоего наваждения, и рассказчик сливается со своим героем, и кажется, что на нем камзол, парик, башмаки с пряжками, а в темных углах сцены оживают тени комедиантов былых времен.
Богатство интонаций, мерцающих разными гранями, тонкая ирония рассказчика заставляют нас напряженно следить за вечной, как мир, историей художника, судьба которого всегда трагична, ибо милость властителя столь же тяжела, сколь и немилость. И, может быть, более всего трогает душу отчаянное упорство мастера, с которым он отстаивает дело своей жизни… Актерская профессия – самая зависимая, так было и в семнадцатом веке. Нельзя работать для потомков, ты должен быть признан здесь и сейчас. Остается лишь утешение, что театр – это «не спринтерская, а стайерская» дистанция. Есть такая актерская присказка: «В театре надо жить долго».
Анастасия Иванова. Театральный офорт по "Жизни господина де Мольера":
моноспектакль Михаила Морозова в петербургском БДТ
«Независимая Газета», 30 октября 2008
Жизнь студенческого спектакля, как правило, заканчивается с получением его участниками своих дипломов, в лучшем случае, продолжается еще несколько лет, постепенно утрачивая свою свежесть и непосредственность юности. «Жизнь господина де Мольера» в исполнении артиста БДТ им. Г.А. Товстоногова Михаила Морозова, начавшись в студенческие годы актера в ЛГИТМиКе, продолжается уже 25 лет. И не выглядит этот моноспектакль ни воспоминанием, ни ностальгией – а лишь той самой жизнью господина де Мольера. Пятнадцатью годами этого комедианта, со дня триумфального «бру-га-га» в Гвардейском зале Старого дворца Лувра до… Собственно, спектакль все-таки о жизни.
Театральности – в живописно-зрительном понимании этого слова – на сцене Учебного театра не было и в помине. Картинка была предельно проста и лаконична: пустая сцена с креслом посредине да артист в строгом концертном костюме. Да, и конечно, еще был текст Булгакова. Всё. Так почему же к финалу, когда последнее слово произнесено, зритель словно уподобляется другому герою Михаила Афанасьевича – недоуменно оглядывает зал, а в мыслях: «как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ? А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?»
Образы рождались из звуков голоса актера и «довоплощались» в его интонациях, мимике и пластике. Движение голоса, подобно скольжению иглы офортиста, становилось определяющим, и артист, кажется, всего себя и свой спектакль подчинил именно технике офорта. Что, кстати, более чем интересно, особенно если вспомнить, что расцвет этого жанра как раз пришелся на жизнь героя-комедианта. Да и театральный цикл гравюр Калло вспоминается сразу.
Уже после спектакля, вспоминая его, лишенного зрелищно-театральной живописности, думаешь: отчего не дают мне покоя эти промелькнувшие образы, часто лишь двумя-тремя смелыми чертами намеченные? И понимаешь, что все дело именно в этой условности, очищенной от «зрелищной убедительности». Условности, в одно сценическое мгновение, соединяющей разновременные моменты, объединяющей разные пространства. В одном лишь намеке (а им и хорош офорт!) ироничного взгляда или внезапно заглушаемой интонации – распустившийся образ; подобно тому, как в «неосторожно» оброненном на песок садовой дорожке любовном письме – судьба всесильного министра.
Михаил Морозов не играет текст Михаила Булгакова – не слишком подходящее это слово. Но и сказать, что он рассказывает булгаковский роман – совсем неверно. Скорее, актер сам превращается в автора – непосредственного свидетеля событий жизни своего героя, которыми он и спешит поделиться со слушателями. Оттого и становятся естественными – почти необходимыми – «консультации-уточнения» с сидящими в зале, когда вдруг из памяти вылетает какое-нибудь имя. Оттого и кажется, что нет ни малейшего зазора между замыслом и воплощением, что рассказ течет спонтанно, подвижно, свободно. Что весь он подчинен лишь собственному внутреннему нерву – ритму, из которого, кажется, сама собой выступает на авансцену череда героев: уже тронутый порочностью трусливый Филипп Орлеанский, грузный Дюпарк и благородный Лагранж, понимающий толк в винах Шапель и импульсивный Буало, и, конечно, два кума: блистательный и всемогущий Людовик и – Мольер.
Их невероятные (с точки зрения актерского воплощения) диалоги – виртуозны. Пожалуй, если и возможно выделить в этом «непрерывно живущем», ускоряющем и замедляющем свой бег мощном течении действия наиболее бурные всплески, то это именно диалоги героев. Не прерываемые никакими – пусть даже мгновенными – сменами грима и внешности, они не превращаются ни в пересказ, ни в цельный двухголосый монолог – это именно беседа. Как это удается актеру? Бог весть. Не так уж и много существует эпитетов, отражающих совершенное и красочное владение голосом. Мастерски? Виртуозно? Все не то. Всё проще – зрителю остается театральное чудо.
Перед началом спектакля учитель Михаила Морозова и руководитель этой – тогда еще студенческой – его постановки Валерий Николаевич Галендеев «посетовал» на то, что с «жанровой дефиницией» спектакля определиться до сих пор не получается.
В том, что создавал Михаил Морозов на сцене Учебного театра, была и маньеристически-барочная концепция пластики с особым интересом к текучести формы, со стремлением передать самое становление образа; и эстетика неоконченного; и «жизнь» окружающего пространства; и резкая экспрессивность, переходящая в психологизм – все то, что отличает искусство офорта.
Катерина Павлюченко. Михаил Морозов
«Театральный Петербург», 16-30 апреля 2006
Казалось бы, артист Большого драматического театра Михаил МОРОЗОВ — артист молодой. Но за его плечами множество ролей, работа с Г.А.Товстоноговым и 23 года, отданных ставшему родным театру. Беседу мы решили начать с истоков.
- Как вы попали в БДТ?
- В 1983 году я окончил ЛГИТМиК по классу А.И.Кацмана. Получил приглашение в два театра — БДТ и Театр комедии. Подумав некоторое время, выбрал БДТ, куда меня приглашал Товстоногов.
- С чего начался творческий путь в этом театре?
- Сначала было то, что называется «участием в спектаклях». Это все, конечно, считается ролями, но вы же сами понимаете... Первую роль я сыграл на Малой сцене в спектакле по пьесе Генриха Рябкина «Модели сезона». Это был смешной и изящный спектакль. Он шел на разных площадках, мы много играли его в различных ДК. В нем я играл роль официанта. Был эпизод с большим монологом. И, как говорил Георгий Александрович, у меня это получилось. Всегда уходил под аплодисменты. Там предлагалась совершенно невозможная ситуация для советского официанта: он был такой образцово-показательный, бескорыстный. И много говорил на эту тему, когда обслуживал сидящих за столом — Ирину Селезневу, Елену Попову, Геннадия Богачева и Андрея Толубеева. И, чтобы было интереснее, я придумал такой фокус, который долго репетировал дома. Во время моего монолога все летало: приборы, посуда... Было здорово. Вот такая первая роль. Потом я участвовал в спектакле «Смерть Тарелкина». Там есть такой персонаж — хор чиновников: 12 человек, каждый со своим лицом, со своей партией. Одного из них играл я. А из заметного при Товстоногове - одна из главных ролей в спектакле «Рядовые» по пьесе Дударева. Это был 1985 год. Я играл в нем с Лавровым, Неведомским, Демичем. Хорошая была компания...
- Смерть Товстоногова как восприняли?
- Как личное горе. Понимаете, я пошел в артисты, потому что лет с 13 ходил в этот театр как зритель — у меня не актерская семья. Просто маме на работу распространители приносили билеты, и я ходил на спектакли БДТ. В других театрах почти не бывал. Сходил пару раз — это произвело не очень приятное впечатление. Не потому, что театры или спектакли были плохие — просто я привык к БДТ. И из-за него я пошел в артисты. То есть, значит, из-за Товстоногова. Конечно, когда его не стало, это оказалось для меня потрясением. Очень серьезным. Но нельзя сказать, что Георгия Александровича нет. Он есть. Не могу вам этого объяснить, но он существует, поэтому и мы существуем. Поэтому у нас выходят такие премьеры, как «Коварство и любовь» или «Мария Стюарт». Поэтому в БДТ сейчас — Чхеидзе.
- Помимо работы в БДТ, вы занимаетесь преподаванием.
- Да, занимаюсь профессиональной речью. Практически не работаю с артистами, в основном имею дело с людьми, у которых есть проблемы с речью. С теми, кому это нужно для профессионального роста: журналисты, ди-джеи, ведущие программ... Преподаю в первой Петербургской школе телевидения и рекламы группе телеведущих. И это большая ответственность. Дело не в отметках, не в институтском зачете. Через 20-30 занятий эти люди должны будут выйти в эфир, и нужно успеть их подготовить! Это очень конкретная профессия, сродни спорту или балету. Очень многое нужно знатью. Логопедию, фониатрию, психолингвистику, а значит - психологию, диалектологию - обязательно, потому что очень часто приходится иметь дело с говорами. Совсем другая профессия! И если бы, не дай Бог, я повторяю, не дай Бог, меня поставили перед выбором - играть или преподавать, я бы серьезно задумался. Очень уж это дело люблю.
- Откуда у вас такие знания?
- Из книжек (смеётся. - К.П.). Во-первых, наверное, природная предрасположенность, во-вторых, конечно, Валерий Николаевич Галендеев, который привил вкус и любовь к этому делу. Приятно ведь приводить людей к какому-то результату, давать путевку в профессию. Многие уходят от меня окрыленными! Ой, вы меня остановите, потому что на эту тему я могу разговаривать бесконечно...
- Хорошо. Вернемся в БДТ. Вы пришли в этот театр человеком очень молодым. БДТ - театр устоявшийся, академический. Не было ли желания что-то изменить? И не возникает ли сейчас?
- Эти два вопроса нужно разделить. Потому что со дня моего прихода в БДТ прошло 23 года. Что касается академизма — это не более чем слово. Хотя и очень красивое. Если отвечать попросту на ваш вопрос «Что бы хотелось изменить сейчас?» скажу: «Тогда, 23 года назад, — ничего. Сейчас — менеджмент. Но это очень трудно».
- Но это не творческая сфера...
- А в творческой — ничего. Может быть потому, что здесь я очень востребован. Я же не играю больше нигде! Поступали разные предложения из других театров, но мне это не нужно. С какого-то времени я занялся моноспектаклями. Не потому, что мне не хватало работы в БДТ или я хотел бы в нем что-то изменить. А потому, что я могу быть один на сцене. Есть возможности профессиональные. Это все из института еще тянется. Вот как взял вторую премию на конкурсе Яхонтова с куском из Булгакова, а потом с Валерием Николаевичем (Галендеевым. — К.П.) сделал моноспектакль «Жизнь господина де Мольера», так и увлекся.
Прошли годы, накопился опыт, появилось имя. Ведь для моноспектакля необходим некоторый багаж, некоторая известность, чтобы кто-то из зрителей пришел. И я стал этим заниматься. А менеджмент — это большая проблема. Я даже иногда думаю, что если бы «Мещане» Товстоногова сегодня воскресли, без правильного маркетинга никто бы о них и не узнал. Времена ведь изменились! Но нужно отдать должное нашему главному режиссеру Темуру Чхеидзе, работа уже ведется, и в правильном направлении.
- Каких качеств требует моноспектакль?
- Он требует колоссального доверия к самому себе, к своим мыслям, к своим представлениям о чем-либо. Нужна абсолютная уверенность в себе.
- У вас она есть?
- Я бы не сказал, что она есть. Когда я говорю об уверенности в себе, я имею в виду уверенность в том, что то, что я делаю и как я это делаю, — все это правильно. «Хвалу и клевету приемли равнодушно» — только так можно выходить одному на публику.
- А режиссер вам для моноспектакля нужен?
- Прелесть этого жанра в том, что он, в принципе, не нуждается в режиссере.
- Режиссер нужен хотя бы для объективного взгляда со стороны. Не согласны?
- Несколько лет назад я сделал работу по «Хаджи Мурату» Толстого. Я долго работал над текстом. Показал эту работу Дитятковскому, Чхеидзе, Стависскому... Выслушал замечания, что-то принял, что-то отмел. Спасибо им большое. Мне этого достаточно.
- Вы показывали эту работу зрителю?
- Она родилась в самый разгар чеченской войны. А там чеченец — главный герой. Это не этично. Специально такое показывать, для эпатажа — вообще скверно. Вот сейчас я обязательно начну его читать. Потому что бесконечно люблю Толстого. Могу читать его с любой страницы.
- А зачем вам нужны моноспектакли? Интересно, или еще для профессионального роста?
- Трудно сказать. Здесь нужно разбирать конкретно по работам. Моноспектакль — это немножко страшно и поэтому очень полезно. К страху нужно себя приучать, как к холодному душу по утрам. Много причин есть! Вот, к примеру, «Жизнь господина де Мольера». История о трагической зависимости моей профессии. В 24 года эту проблему можно было только наметить. Но понять — лишь долго проработав в этой профессии, причем проработав успешно. История ведь о том, что Мольер, будучи сверхуспешным человеком, прожил трагическую жизнь. Потому что был глубочайшим образом зависим. Вот о чем Булгаков написал! А ведь такое понять и прочувствовать можно только с годами! Моно-спектакль — это история длиною в жизнь. В нем есть над чем подумать. И, разумеется, с годами он меняется. Потому что меняется исполнитель — его взгляды, соображения, принципы...
- Имея огромный послужной список, какие роли считаете ключевыми?
- Цепочку восстановить сложно. Но основные звенья — официант из «Моделей сезона», Одуванчик из «Рядовых». Роль Фердинанда в спектакле «Коварство и любовь», вообще считаю, сделала меня как артиста. Еще значимые для меня роли — Коромыслов в «Катерине Ивановне» и, конечно, секретарь Дэвисон из «Марии Стюарт». И еще много чего...
- Знаю, что скоро у вас будет премьера...
- Да. 25 апреля будем вдвоем с артистом Романом Агеевым играть спектакль «Эмигранты» по Мрожеку. Спектакль без антракта. На сцене нас только двое. Такого у меня в жизни еще не было.
- Волнуетесь?
- Не то чтобы... Просто не знаю, что из этого выйдет. Надеюсь на лучшее. Поскольку материал в очень хороших руках: спектакль ставит Николай Пинигин.
- И напоследок: анализируя свою творческую жизнь, можете ответить на вопрос, что дал Кацман для профессии?
- Кацман дал все. Та команда преподавателей: А.И. Кацман, Л.А. Додин, А.Д. Андреев, В.Н. Галендеев, — они выпускали не просто артистов. Они выпускали мастеров. Это правда. Я до сих пор пользуюсь тетрадкой с записями занятий Кацмана. Какие еще нужны доказательства?..
Наталья Алексеева. Личный жанр Михаила Морозова
www.restoran.ua
Заслуженный артист России Михаил Морозов согласился дать интервью для посетителей интернет-портала "Ресторан.ру".
Досье:
В 1983 году окончил ЛГИТМиК;
в настоящее время Михаил Морозов – артист БДТ им. Г. Товстоногова.
Театральные роли:
Одуванчик в "Рядовых",
Официант в "Моделях сезона",
Паншин в "Дворянском гнезде",
Петр в "Последних",
Клеонт в "Мещанине во дворянстве",
Сергей в "Фоме",
Малькольм в "Макбете",
Фердинанд в "Коварстве и любви",
Оттавио в "Прихотях Марианны",
Бакин в "Талантах и поклонниках",
Звездич в "Маскараде",
Рэнделл в "Доме, где разбиваются сердца",
Афанасий Пушкин в "Борисе Годунове" и др.
Моноспектакли:
"Жизнь господина де Мольера" по М.Булгакову,
"Борис Годунов" А.С. Пушкина,
"Путешествие в Арзрум" А.С. Пушкина.
Также снимался в фильмах:
"Первая встреча, последняя встреча",
"Отряд",
"Гений",
"Шерлок Холмс в двадцатом веке",
"Улицы разбитых фонарей",
"Черный ворон" и др.
В настоящее время – еще и ведущий вечерних эфиров радио "Классика-Петербург".
Честно говоря, перед нашей беседой я почему-то была уверена в том, что встречу печального уставшего артиста (жизнь-то у актеров – не из легких). А увидела молодого, с искрометным чувством юмора, жизнерадостного, интеллигентного человека, которому интересно заниматься творчеством во всех его формах и проявлениях.
Итак, предлагаю вашему вниманию запись нашей беседы (к сожалению, далеко не полную).
Судя по Вашей активной работе в театре, кино и на радио, Вы человек востребованный. А хочется ли вам еще чего-нибудь от своей профессиональной жизни?
Знаете, если бы я был востребованным, то не искал бы новых сфер применения для себя. В театре я действительно занят много, если судить по количеству сыгранных ролей. Конечно, в разные годы по-разному, но в общем и целом играю много. А вот про кино вы сказали совершенно зря, так как снимаюсь редко. Честно говоря, даже не задумывался, по какой причине.
Но у меня есть еще одна любимая область деятельности: я преподаю. Преподаю во многих местах. В Первой петербургской школе телевидения и рекламы, например.
Хотелось бы побольше узнать о Вашей работе на радио "Классика- Петербург". Как получилось, что Вы стали ведущим?
С радио я связан давно. Как только закончил институт, сразу стал работать на ленинградском, а затем на петербургском радио. Было записано много радиоспектаклей, прозы, стихов. Говорят, что они звучат до сих пор. Но сейчас, к сожалению, такого радио уже не существует, ведь того, что делалось там, больше не делают нигде.
Кроме этого, много работаю в радиорекламе. Работа над 15-30-секундным роликом на современной FM-станции требует, если хотите, большого мастерства. Необходимо сочетание многих профессиональных качеств: высочайший уровень владения техникой речи, актерское мастерство, опыт. И рекламных голосов сейчас крайне мало, всю рекламу на городских радиостанциях записывают считанные люди. Это очень любопытно.
… Никогда бы не подумала, что рекламу на радио так трудно записать: все звучит просто и легко…
А потому и звучит легко, что над этим приходится подчас много и трудно работать. А к тому же этим заниматься приятно, так как понимаешь, что умеешь делать то, что кроме тебя делает еще только два-три человека в городе. (Скромно улыбается).
А как Вы оказались на радиостанции "Классика-Петербург"?
Оказался я здесь совершенно случайно – записывал рекламный ролик. А потом узнал, что для новой радиостанции требуется ведущий. Ведущих искали довольно долго: на прослушивание приходило много людей, имевших опыт работы на радио. А я подумал и сам предложил свою кандидатуру. Неделю вел пробные эфиры, и меня взяли.
То, что Вы говорите в эфире, нельзя назвать академическим текстом. Во всяком случае, это совсем не то, что обычно говорится в непосредственной близости от звучащих классических произведений: Вы шутите, вольно трактуете замыслы композиторов и, кажется, посмеиваетесь над теми, кто слушает классическую музыку, застывая от благоговения. Вы сами пишете тексты? И как относится начальство к вашим эфирам?
Во-первых, трудно назвать начальством хороших людей, которые работают на этой радиостанции. Они иногда размышляют о том, как может отнестись публика к подобным экспериментам, но вообще все понимают правильно. Ведь нельзя же думать о публике хуже, чем она есть на самом деле.
А что касается текстов, то часто я импровизирую, а иногда, если есть настроение, придумываю тексты дома, записываю их, а потом читаю в эфире. Недавно, например, меня посетила мысль по-хулигански соединить тему классической музыки и естественных наук. Все это было очень серьезно. А как-то раз я в эфире долго читал стихи разных поэтов из разных эпох, эта музыкально-поэтическая композиция звучала красиво, но по секрету скажу, что это была полная белиберда, сочиненная мною. То же однажды проделал и с цитатами музыковедов, не забывая приводить названия и года издания источников. Мне нравится этот процесс, пока в нем есть место творчеству. Нравится создавать вечернюю приятную атмосферу, создавать некий образ.
Но среди отзывов слушателей попадаются и нелестные: не знает Морозов классической музыки, неуважительно относится к нашему культурному наследию, неуместно шутит и т д. …
Знаете, я понимаю, людей, которых это раздражает. Они привыкли слушать классическую музыку с придыханием, не улыбаясь, не смея сойти с места …
(на самом деле Михаил просто показал, как некоторые люди слушают музыку - вот что значит хороший артист)
…но я знаю многих талантливых людей из музыкального мира, которые сами по себе жизнерадостны, даже очень, и к своей работе относятся с юмором. Например, Ростропович обладает не только остроумием, но и самоиронией. А вспомните Аркадия Райкина: скольких мерзавцев, подхалимов, пьяниц переиграл, но при этом был интеллигентнейшим человеком, отсюда и объем, и безупречный вкус. Я, конечно, ни в коей мере не сравниваю себя с ним, но все же считаю, что можно и нужно создавать контраст между классической музыкой и комментарием к ней. Я веду диалог с воображаемой аудиторией. А если нет диалога, то получается пустая речь ди-джея с набитыми на языке мозолями. Не хочется быть ни пошлым, ни скучным. Кстати, я даже не знаю, как называется эта моя роль: ди-джей или ведущий. Нащупывается что-то мое, мой личный жанр. И мне это интересно.
Но есть люди, которые раньше не слушали классическую музыку, а благодаря Вашим остроумным монологам начинают интересоваться классикой. Вы поставили перед собой задачу стать просветителем?
Если люди начинают слушать классику благодаря мне, то это очень хорошо. Но я не просветитель. Просто так сложилось, что я знаю классическую музыку, так как с двенадцати лет посещал Филармонию и слушал многих великих исполнителей, великих композиторов. Поэтому мне и хочется о ней говорить. Кроме того, у меня есть профессиональная злость: я вас за – а – а – ставлю себя слушать! Мои собственные комментарии к музыке – это один полюс радио "Классика-Петербург", но у нас есть люди, которые досконально знают этот предмет, и это – другой полюс радио. Мы дополняем друг друга. И каждый слушатель может найти то, что он хочет.
Музыка каких композиторов Вам нравится?
Их так много… (Задумывается). Трудно выделить кого-то… Очень люблю Шостаковича, Вила-Лобоса… Легче сказать, к кому равнодушен.
К кому?
Возможно, отчасти, к музыке барокко. Кроме Баха. Бах – сам по себе. Нельзя же сказать, к какому течению принадлежит творчество Гомера. Так же как нельзя сказать: сегодня актуален Толстой. Не звучит.
Скажите, а чем бы Вам еще хотелось заниматься?
Трудно сказать. Я бы, наверное, снялся в хорошем фильме. Пусть даже в сериале, но в хорошей, большой, интересной роли. Что касается театральных работ, то за двадцать лет сыграно очень много ролей, и сейчас хочется играть то, что близко моей, извините, душе.
Кроме этого, сейчас меня привлекает работа надо моноспектаклями. Например, на Малой сцене Александринского театра я сыграл моноспектакль "Путешествие в Арзрум" по Пушкину, также с этим спектаклем я был на Всероссийском пушкинском празднике в Михайловском, это прошлый сезон.
Еще – на сцене Малого зала Филармонии вместе с выдающимся скрипачом Ильей Иоффом поставили спектакль "Жизнь господина де Мольера". Получилось очень интересно, но потребовало от меня много сил и здоровья. Я устал и взял паузу.
Но есть у меня еще одна мечта: хочу сделать настоящий чтецкий вечер в Малом зале Филармонии, например. Возможно, это будет "Хаджи-Мурат" Льва Толстого. На творческих вечерах я читал отдельные главы оттуда, но целиком он еще не звучал. Но думаю, что рискну и выйду с "Хаджи-Муратом" на сцену. Есть только одна проблема: мне необходим человек, который бы занимался организационными вопросами, а мне оставил бы только то, что связано с творчеством. Ищу своего продюсера, но пока не нахожу.
Вы – оптимист?
Произошло событие, которое внушает мне оптимизм…
Я имею в виду недавно прошедший телевизионный фильм, снятый режиссером Бортко, по роману Достоевского "Идиот". Это историческое событие. Возможно, на наших глазах одна эпоха сменяет другую. Только представьте себе, что режиссер-профессионал взял артистов-профессионалов и снял фильм совершенно честно, не пытаясь угодить публике, а стараясь угадать смысл слов, написанных Достоевским. И вы знаете, каков итог: народ смотрел фильм, затаив дыхание. А в книжных магазинах, говорят, с трудом можно купить роман "Идиот". И вот что еще интересно: фильм постоянно перебивался огромными рекламными блоками, анонсировавшими боевики, в которых все взрывалось и говорились всякие гадости. Вот это был контраст! И я понял, что скоро вся пошлость уйдет, если не только кинематографисты, но и зрители обратились к классике, к лучшим образцам нашей культуры. Кстати, и растущий интерес к такой радиостанции как "Классика-Петербург" – тоже показатель этого процесса. Все налаживается, возможно.
И последний вопрос, что такое для Вас "красивая жизнь"?
Наверное, это семья, дети, дом, работа, путешествия. Все это у меня есть. Даже не знаю, чего еще желать… Пожалуй, это и есть рецепт красивой жизни.
А мне как-то светло стало от такого ответа. Может, и правда, это рецепт…
Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии в 1983 году. 
