Призван-Соколова Мария Александровна

Лавров К. Памяти Марии Александровны Призван-Соколовой // Петербургский театральный журнал.2001. №25
Мария Александровна Призван-Соколова была удивительно порядочным человеком. Во всех отношениях. Она всегда помнила о том БДТ, который был еще до Товстоногова, всегда очень хорошо отзывалась о своих друзьях, я никогда не слышал, чтобы она сказала какую-то гадость о ком-то из актеров. С первых дней и до последних БДТ оставался для нее родным домом. Мария Александровна — это очень большая потеря. Помимо того, что она была прекрасной актрисой, она была необычайно важна для нашего театра в нравственном смысле.
Помню, когда я только приехал в этот театр и у меня были очень трудные отношения с труппой, которая непросто отнеслась и ко мне, и к нам с женой, Мария Александровна, одна из очень немногих, проявила к нам человеческое расположение (а ведь как важно получить такую поддержку при переходе в новый коллектив!).

Она была замечательная актриса, всегда склонная к острому характерному рисунку. Я видел ее Беттину в «Перед заходом солнца» (Клаузен — В. Я. Софронов), и из всего спектакля, достаточно слабого, именно она запомнилась мне так, что по сей день я просто вижу ее. Остро, на грани наигрыша (она очень любила форму, яркий рисунок).

Как и большинство актрис, она всегда очень хотела работать. И понимала в последнее время, что годы берут свое. Была слабенькая, и так от природы маленькая, совсем усохла, вдвое уменьшилась — и все равно до самого конца подходила и говорила: «Кирочка, я давно ничего не играла». Ей уже было трудно играть «Отца», и последний ее спектакль был «Дядя Ваня». Тоже сомневались — назначать спектакль или нет, будет ли она в силах, но я знаю, как она готовилась! Несколько месяцев она готовилась! И я сказал: «Нет, пусть играет Мария Александровна», — потому что в глубине души чувствовал, что конец неизбежен и ей надо выйти на сцену. И, конечно, весь спектакль мы были в основном заняты тем, чтобы поддержать ее, чтобы она не оступилась, не дай Господь, не упала, чтобы ничего с ней не случилось.

Она была очень хороший педагог. Всерьез занималась педагогикой только тогда, когда у нас при театре образовалась студия, но долго вела знаменитый школьный драматический кружок, откуда вышли многие наши знаменитые театральные люди — начиная с Алисы Фрейндлих. Она выпустила их в свет, дала дорогу. И 1 апреля, когда на ее дне рождения собиралась постоянная компания, приходили и ее бывшие студийцы.

В этом году 1 апреля мы тоже были в этой маленькой удивительной квартирке с ее коллекциями. Всю жизнь она собирала репродукции и открытки живописи. Смешные вещи, без которых ее квартира была бы не ее. Они остались от ее мужа, Карла Павловича Вейсбрема (она всегда вспоминала его: «Павлуша, Павлуша…»). Например, какие-то подлинные средневековые рыцарские доспехи… В полный рост в квартире стоял рыцарь, глядя на которого мы всегда шутили: «Наши на Псков не проходили?» В уютной квартире она всегда умела создать именно петербургскую атмосферу — атмосферу интеллигентности. И когда мы были в этом году, она сидела, продолжала распоряжаться, кому куда сесть на традиционное место, но была уже где-то в другом мире — часто отключалась, смотрела в пространство, и чувствовалось, что скоро ЭТО произойдет.
Умерла она тихо, во сне, как и подобает благопристойному, праведному человеку.

Кирилл ЛАВРОВ

Овэс Л. «… И довольна всем…» // Петербургский театральный журнал. 1999. №18-19
Обладательнице главной театральной премии Петербурга «Золотой софит» народной артистке России Марии Александровне Призван-Соколовой девяносто. Почти семь десятилетий приходит она в Большой драматический театр, до сих пор занятая в репертуаре, всеми любимая и уважаемая. В сезоне 1997— 1998 годов состоялась очередная премьера с ее участием — «Отец» А. Стриндберга, поставленный Григорием Дитятковским на малой сцене. Это пятьдесят пятая ее роль и тридцать первый режиссер.
Мария Александровна обладает удивительным свойством — не иметь врагов. В театре это редкость. К ней замечательно относятся люди разных характеров и темпераментов, и так было всегда, при А.Н. Лаврентьеве и К.К. Тверском, А.Д. Диком и Б.А. Бабочкине, Л.С. Руднике и И.С. Рашевской, И.С. Ефремове и К.П. Хохлове, Г.А. Товстоногове и К.Ю. Лаврове — главных режиссерах и художественных руководителях ее театра. Сама она искренне недоумевает, почему так, находя в себе многочисленные недостатки.
Большой драматический — ее дом, а труппа — семья, где рождаются и умирают, объединяются в союзы и выходят из них, где появляются новые люди, с которыми иногда трудно, но интересно. За ее долгую жизнь сменяется уже не первое поколение этой семьи.
Мария Александровна неизменно доброжелательна и любопытна по отношению к жизни. Удобно чувствуя себя в сегодняшнем дне, она вобрала в себя все пережитое. У нее удивительная память. М.А. Призван-Соколова замечательно рассказывает, точнее показывает. Возраст не в состоянии притушить дара характерной актрисы, ее взгляд по-прежнему остр, а актерский «инструментарий» в полном порядке. Лишь сдержанное достоинство, человеческая мудрость да глубокая культура кажутся «нездешними», намекая на то, что она из «другого времени». Журнальное интервью, к сожалению, не может передать всего своеобразия ее речи. Марии Александровне есть что вспомнить и рассказать — точка, поставленная в конце этой беседы, — досадная необходимость.
 
Любовь Овэс. Помните ли вы, как первый раз в жизни оказались в театре? Сколько вам было лет и что вы смотрели?
Мария Призван-Соколова. Года три. Представление называлось, кажется, «Сон». На сцене была громадная елка с красивыми игрушками, вокруг которой под музыку танцевали дети. Им дарили подарки. Потом они прощались и уезжали, а девочку - хозяйку вечера отводили в спальню с занавесками в форме облаков и укладывали в кроватку с сеткой. Во сне она видела бал и то, как оживали подаренные игрушки. Что-то вроде «Щелкунчика». Помню отчетливо полосатую николаевскую будку и солдатика с ружьем в шинели и кивере, проделывающего все полагающиеся ему военные артикли и марши, розовую балерину, крутящую пируэты, а главное, стремительно появившегося из-за кулис зайца, отчаянно бившего в барабан, дергающего длинными смешными ушами и кругами носившегося по сцене. Что делалось в театре?! Дети буквально с ума посходили! Я бредила этим зайцем. О сне не могло быть и речи. Тете, взявшей меня на утренник в Госнардом, сильно попало от мамы. Пожалуй, с этого и началось. Потом была «Красная шапочка» на даче в Сиверской. Она шла в летнем театре «Зеленый луг», месте, популярном у всех слоев населения, обширном по площади и разнообразию развлечений, включавших кегельбан. До сих пор помню яркость огней и народные гуляния. Принадлежал «Зеленый луг» Мартинсону — отцу известного в будущем актера. Мы все были влюблены в Буську, вязали ему букетики и бросали через забор богатой мартинсоновской дачи, а потом бегали смотреть, не подобрал ли он их. Буська так никогда и не узнал об этом.
Л.О. Помните ли вы свою первую роль?
М.П. Нет, конечно, да это и невозможно: я играла в театр все время, с рождения, с помощью стульев, стола, всего, что было под рукой... Умучивала родителей и сестру, требуя соучастия, буквально истрепала подружку. Бывало, заведем пластинку - «Демона» А.Рубинштейна». Она — Тамара, я, разумеется, Демон.
Л.О. Вы уже тогда чувствовали себя характерной актрисой?
М.П. Да! Была, есть и остаюсь ею. Помню, больная в «Золушке» играла принца, так никак не могла встать на колени — чирей на ноге мешал, больно ужасно. Как исполнительница мужских ролей я была в Сиверской нарасхват. Репертуар, как правило, был сказочный. В нашей школе (она находилась в очень красивом, белоснежном с крыльями дворце, принадлежавшем некогда министру двора, барону Фредериксу, к сожалению, школа потом сгорела) был драмкружок, его вел актер, драматург-водевилист, партнер Корчагиной-Александровской по работе в провинции Иван-Коныч Лисенко-Коныч.
Л.О. Мария Александровна! Вы актриса в первом поколении или ваши родители из театральной семьи?
М.П. Нет, папа был полковник. Во время Японской войны его контузило, он ушел из действующей армии и работал в Генеральном штабе. В какой-то из промежутков военной карьеры закончил Училище барона Штиглица, был приличным художником. Любил театр. Базедова болезнь сделала для него невозможным артистическое участие в любительских спектаклях, так он их режиссировал и оформлял. Они с мамой великолепно жили, хотя их брак и считался мезальянсом, потому что отец был потомственный дворянин (моя бабушка -помещица, дедушка — крупный сановный чиновник, в семье долго хранилась редкая медаль деда «За труды по освобождению крестьянства»). Мама была из музыкальной семьи, ее отец был капельмейстером, она получила хорошее образование, была интеллигентным человеком.
Л.О. У кого вы учились актерскому мастерству?
М. П. У Николая Николаевича Ходотова. Я хотела поступать в студию при Александрийском театре, но в том году туда не было приема. Окружение моих родителей, одобрительно относившихся к моему желанию стать актрисой, как-то было связано со студией Ходотова, находившейся неподалеку от Лектория на Литейном. Она была в те годы модной, считалась «модерн», занималась там, в основном нэповская молодежь, к которой я не принадлежала. Дело было поставлено основательно. Преподавали культурные профессиональные люди, в основном актеры Александрийского театра. Сам Н.Н. Ходотов в тот момент уже начал отрываться от своего театра: он женился на молодой актрисе и разъезжал с ней по провинции, у них был свой репертуар — надо было как-то выживать. Моим педагогом был Сергей Петрович Майер — блистательный изысканный человек. Я была у него в любимицах, потому что сразу определилась как комедийная актриса.
До сих пор считаю тот шаг — поступление в студию Н.Н. Ходотова — одной из главных своих профессиональных удач. Николай Николаевич был чудесный старик, интересный, талантливый и очень, очень добрый. И это была настоящая школа с подлинно высокой культурой профессии.
Поступила я туда в 1927 или в 1928 году, проучилась два с половиной сезона, и студию закрыли, а учащихся перевели на Каменностровский в Первую государственную, руководимую Г. Крыжицким, сыном художника Крыжицкого. Ему помогал Александров, впоследствии по советской линии переведенный в Управление культуры. А потом закрыли и ее и нас всех влили в драматическое отделение Художественного политехникума, находившегося позади Консерватории. В результате на курсе оказалось 42 человека, это безумно много, мы занимались двумя параллельными группами. Не помню, что произошло, но я, прежде активно занятая в репертуаре, выпала из него, ничего не репетировала и не играла. И как-то подошел ко мне Павлик Суханов, мы с ним еще у Ходотова учились, составляли комедийную пару, и говорит: «Не сыграешь ли со мной в пьесе "Галстук", мне нужно именно такую партнершу, как ты». Я спрашиваю: «А что делать?» - «Шпану» - «Можно». У меня фантазия хорошо работала. Я легко придумала, как одеться, модели брала прямо с панели Невского проспекта: беретик с пикулькой, цветок, ноги-«ватоны», кривые, рояльные. Помню, как мы их сшивали, эти ватные уплотнения, лепили фигуру, как скульптуру. Получилось очень страшно, просто и достоверно.
Л.О. А как вы попали в БДТ? 
М.П. Руководство театра, то есть главный режиссер А.Н. Лаврентьев с группой артистов, приехал в Политехникум смотреть выпуск. Мы с Павликом показались, и нас отобрали. А тут, как назло, знакомый начальник аэродрома предложил показать школу высшего пилотажа, а потом со мной вместе провести показательный полет. Я смелая тогда была, ничего не боялась. Закончились выступления команды, мне дали короткое кожаное пальто с теплым воротником, одели шлем и посадили на «У-2» на место борт-механика. Пристегнули медную бляху. Руки я положила на борт. Была поздняя осень, конец дня, ветренно и холодно. И вот начальник аэродрома со мной, сидящей сзади, провел школу высшего пилотажа, со всей ее прелестью.
Л.О. И вы выдержали?
М.П. Не то слово. Я была в восторге, совершенно счастлива, только оглохла. Молодая была... Но главное, что тогда случилось, так это то, что я застудила руки, видите какие у меня кости с тех пор, с 1931 года. С невероятным трудом доехала до Сиверской и свалилась. Руки вспухли, сделались прозрачные как стекло. Специалистов в Сиверской не было, пришедшая женщина-врач посоветовала опустить руку в горячую воду, результатом было страшное осложнение. Два с половиной месяца лежала, на крик крича, почти без памяти, и в результате потеряла вакансию в театре. Взяли другого человека. Так закончился мой триумфальный прием в БДТ.
Л.О. Вы постоянно тогда жили в Сиверской?
М.П. Сначала только летом, а потом, когда началась разруха, то и зимой. Время было тревожное, страшное. Голодали. Отец, так и не оправившийся после контузии, тяжело болел и вскоре умер. Старшее поколение оказалось не приспособлено к этой жизни. Мама была практичней отца, но тоже терялась. Нам с сестрой пришлось быстро всему научиться, приноровиться к новым обстоятельствам.
Л.О. Как же вы опять оказались в БДТ?
М.П. Александр Николаевич Лаврентьев спросил: «А где эта девочка?». И кто-то сказал: «Она летала на самолете с мертвыми петлями и простудилась». — «Как на самолете?!». Тогда это еще не было в моде, особенно чтобы женщина летала, и он попросил меня разыскать. И я вновь получила приглашение и опять поднялась в небо, но теперь уже от счастья, потому что, когда я пришла в себя, а это было не скоро, то все время плакала от сознания того, что потеряла. Разговора с Лаврентьевым не помню, так нервничала. Думаю, что он спрашивал меня о полете и моих ощущениях. Зато запомнились сборы: все это время в целях обезболивания мне мазали какой-то мазью руку, и она проросла «шерстью» - медвежьей лапой, лежала она на специальной лангетке, и вот перебинтованная, с рукой наперевес, одетая в пальто сестры с широкими рукавами, отправилась в театр. И вновь получила приглашение, но взятая вместо меня девочка боролась. Мы должны были в массовке играть в очередь. Я прихожу, а она уже в костюме стоит, уйду - на следующий день то же самое. Я не жаловалась, только плакала, настоящая драма была. Наконец помощник режиссера заметила, сообразила, и этой девочки в театре не стало, а я задержалась в нем на 68 лет.
Л.О. У БДТ, когда вы пришли туда, уже была своя 12-летняя история. Что это был за театр?
М.П. Большой духовной культуры, огромного уважения ко всему: к драматургии, к чужим мнениям. Когда Н.Ф. Монахов проходил по коридорам, мы все вставали — не из подхалимажа, нет, было глубочайшее почтение.
Хорошая атмосфера была. Ездили на гастроли, собирались компанией в моем номере, всегда приходил Александр Николаевич Лаврентьев. Он непонятно почему хорошо ко мне относился. Я ведь пришла совсем никакая, ничего не умела, самое дорогое, что имела, - непосредственность. А.Н. Лаврентьев был интересный артист и чудный собеседник. Играл в Александринке, был партнером М.Г. Савиной, за границу с ней ездил. На гастролях жили дружно, весело, на лодках катались, все так затейливо. Были товарищами, но отношения были какие-то благородные. Другое время было, другие люди. Иногда думаешь: «Господи, но ведь было же это!»
Мы знаем, что рождение БДТ было красивое, но и тогда, когда я там оказалась, заветы основателей еще сохранялись, были и дисциплина, и атмосфера, и дивные взаимоотношения между людьми, и увлекательный творческий процесс. А какие блестящие мастера составляли труппу! Н.Ф. Монахов создавал такие объемные характеры, которые мало кому были по плечу — за спиной его Филиппа («Дон Карлос» Ф. Шиллера) стояла Испания, мрачные годы инквизиции, целая эпоха и огромный пласт культуры. Он играл в глубину, очень серьезно. Пластически был крайне выразителен. Когда двигался по сцене, казалось, что чугуном моналит. А в «Слуге двух господ» играл Труффальдино — будто ветерок, так легок, быстр и подвижен, а ведь громадный дядька был. Он был так смешон в этой роли, что зал не мог усидеть на месте. Италия, К. Гольдони, традиция комедии дель арте наполняли своими флюидами сцену. Большой мастер был! Одинаково замечательно играл совершенно полюсные роли.
Л.О. А О. Г.Казико, В.П. Полицеймако?
М.П. Это много позже. Казико блистательная была в «Разломе». Это ее вершина. Она выходила на сцену, будто пробка вылетала, искрилась как шампанское. Своеобразная речь, губки пухлые, коротенькое матине, голенькие ножки. Я до сих пор помню, как она говорила Н.Ф. Монахову: «Красный адмирал, красивые у меня колени?» «Красивые!» - отвечал он. Я каждый раз ждала эту сцену в кулисах, казалось, невозможно так обаятельно сыграть, а у нее получалось. Потом «Разлом» возобновляли, но это было ужасно. В.П. Полицеймако было интересный артист, пока себя не споил. Темперамент колоссальный, чутье художника огромное, но культурно несколько ограничен. Почувствовать мог, сообразить — нет. Как отыграет спектакль, а работал всегда блестяще, поет на весь театр, остановиться не может, все в нем ликует. Много было прекрасных актеров в труппе! Потом пошли смены художественных руководителей, началась нервотрепка, ерунда, а порой и помойка.
Л.О. К тому времени, как Г.А.Товстоногов пришел в театр, вы уже проработали там двадцать пять лет. Что-то изменилось в вашей судьбе с его приходом?
М.П. Когда он появился, я сказала: «Георгий Александрович! Вы у меня худрук "Георг XIV"». Он действительно был 14-м художественным руководителем. Ему очень понравилось. На моем веку в театре было столько смен руководства! А каждая смена — это новый театр, новые сокращения и приглашения артистов, новый репертуар и в конечном счете вся жизнь по-новому. В свое время Алексей Дикий сильно разгромил БДТ. Он когда приехал из Москвы, убрал почти всю труппу, оставил считанные единицы. Даже придумал в Мурманске филиал, чтобы ссылать людей. Привез свою студию, в основном малоинтересных артистов, неталантливых. О «главрежстве» Б. Бабочкина вспоминаю с удовольствием, интересный был человек, талантливый, но очень уязвимый, нервный, непримиримый. Это в его спектакле — «Царь Потап» по А. Копкову — я сыграла одну из лучших и любимейших своих ролей — Сашку. Руководили театром в разное время Л.С.Рудник, К.П.Хохлов, И.С.Ефремов, последний явно недооцененный - говорю это смело, потому что на двух спектаклях ему ассистировала.
Л.О. Вас интересовала режиссура?
М.П. Все интересовало, и режиссура в том числе. У меня даже драмкружок был, сильнейшее увлечение в течение лет восьми. И Алиса Фрейндлих, и Ольга Волкова пришли в театр оттуда. Я вела кружок в доме Лобановых-Ростовских, там была женская школа, из 210-й на Невском к нам перебежали мальчишки, прежде занимавшиеся в университетской студии Карповой, и у нас сформировалась великолепная группа. Некоторые мои ученики, ныне бабушки и дедушки, до сих пор считают это время лучшим в своей жизни. Видимо, узнав о моих педагогических опытах, Товстоногов и принял решение пригласить меня в Институт на свой режиссерский курс. Он преподавал режиссуру, а я актерское мастерство. На курсе учились В. Латышев, Е. Шифферс и многие другие. Режиссеры актерским мастерством ленились заниматься, но для меня это компенсировалось общением с Георгием Александровичем. На уроках было страшно интересно, он брал всегда под самый корень, невероятно глубоко и неожиданно, занимался со студентами серьезно, но обязательно с юмором, в перерывах между занятиями я наслаждалась его рассказами, анекдотами, эти переменки были настоящим праздником.
Л.О А как бы вы определили особенность работы именно с Товстоноговым по сравнению с другими?
М.П. Он был замечательный режиссер. Актера не третировал, не забивал. Увидел какую-то искру движения, ухватился за нее и тут же развил, повел артиста за собой. У него была очень точная подсказка. Он добивался всегда крупного, целого, незаметно ведя исполнителей к воплощению замысла. Очень умный был. Боже мой, как жалко, что Георгия Александровича нет, ужасно жалко! Это важнейший отрезок жизни нашего театра, целая театральная эпоха.
Л.О. Какие-то актерские судьбы были разрушены в вашем театре с приходом Товстоногова? Кого вам особенно жалко с дистанции прошедшего времени, не как людей — как актеров? Были ли у ГА. в этом смысле ошибки?
М.П. Думаю, что нет. Конечно, переживали те актеры колоссально. Ведь ушли Соболева, игравшая Королеву в «Дон Карлосе», Кибардина - люди, на которых в свое время держался репертуар. Но они были ему не нужны.
Л.О. Как вы думаете, они бы не вписались в товстоноговскую эстетику, это было невозможно, или ему не хватило терпения?.. Какие-то человеческие факторы играли тут роль?
М.П. Думаю, что нет. Он прежде всего руководствовался творческими соображениями.
Л.О. Как для вас произошел переход на возрастные роли?
М.П. Безболезненно. Я ведь старушек рано начала играть. Сначала мальчиков, потом старушек. Но я никогда не была бытовой старухой. Это другое амплуа. Я - характерная актриса, и для меня пожилой человек — лишь один из возможных характеров. Много играла немок, француженок, Шарлотту в «Вишневом саде», Е.К.  Брешко-Брешковскую в спектакле «...Правду! Ничего, кроме правды!!!», помню, как меня соратники выносили на руках и я прямо оттуда произносила пламенную речь. Одна из наиболее удавшихся моих работ - старая безумная раввинша в спектакле «Метелица». Долгие и долгие годы это была любимейшая моя роль. Автором, Верой Пановой, был написан монолог глубочайшей трагической силы. Моя героиня металась по синагоге. Она искала своих погибших детей и внуков, перебирая их по именам и в финале с гневом обрушивалась на Бога. Это была сильнейшая сцена, в которой латышского охранника замечательно играл А.И. Лариков.
Для меня всегда было важно ухватить характер, представить его себе. Когда я репетировала эсеровку Брешко-Брешковскую, театр договорился в спецхране Публичной библиотеке, и мне позволили прочитать ее дневники, переписку с Лениным. Это было безумно интересно и полезно. Работая над образом раввинши, мы с П.К. Вейсбремом, моим мужем, посещали сумасшедший дом. Сидели в длинной узкой комнате, и к нам приводили разных больных. Сначала мне показывали случаи характерных проявлений болезни, они были выразительные, но ничего не могли мне дать - это все было не то. Когда я объяснила, что мне надо увидеть сломленного интеллигентного человека, нам привели удивительную женщину, до сих пор помню, что ее звали Елена Константиновна. Она была женой профессора и, кажется, сама ученый, они вместе находились в клинике. Она пришла явно недовольная вызовом, не знаю уж, что ей там сказали, села, с ровной прямой спиной и умными глазами, в которых в отличие от предыдущих больных читалось сознание. Она сидела, опустив голову, и смотрела на стол. На мои вопросы она не отвечала, но я видела, что она их понимает, знает, что сказать, но не хочет. Так длилось несколько минут, потом я обратилась к врачам: «Мне кажется, Елена Константиновна устала, не очень хорошо себя чувствует, извинимся, что побеспокоили ее, и поблагодарим за встречу». Она быстро взглянула на меня, встала и направилась к выходу, потом вдруг, не оборачиваясь и не замедляя шага, ясно и четко ответила на мой последний вопрос и вышла. Вот Елена Константиновна и ее скорбная фигура мне очень много дали для понимания образа раввинши, ее поведения, пластики. Мне всегда важно уцепить в характере что-то одно, только ему присущее, схватить особенное, тогда все получается. Быть характерной актрисой очень интересно.
Л.О. Вам никогда не хотелось сменить театр, ведь наверняка были предложения?
М.П. Владимиров предлагал перейти в Ленсовета, это был период, когда у меня вдруг резко стали исчезать роли. Я знала, отчего они пропадают, кому нужны... Но не могла уйти от Товстоногова, уйти из БДТ. Как от своего оторваться? Я признательна Игорю Петровичу за протянутую в тяжелый момент руку. Это, конечно, фантазия, но мне кажется, что приглашение было подготовлено Алисой, видевшей, какое у меня паршивое настроение.
Л.О. Можете вы определить какие-то этапы своей жизни, повороты актерской судьбы?
М.П. Вы знаете, я не очень менялась, плыла и плыла.
Л.О. Как вы отнеслись в 1998 к предложению Григория Дитятковского играть в «Отце» Стриндберга, ведь вам было уже 89 лет?
М.П. Я не хотела, потому что сильно болела. Несколько лет назад меня угораздило сломать позвоночник, потом я вышла из машины так, что вся переломалась: нога, бедро и рука. Я и сейчас мешок с костями. Но Дитяковский пришел ко мне домой, принес пьесу, рассказал про роль. Он мне показался интересным творческим человеком, предложение лестным - все-таки Стриндберг, а главное роль меня увлекла.
Л.О. Чем вы объясняете свое творческое долголетие в этом театре, что при всех главных режиссерах уцелели и даже смогли оказаться полезной? Может, характерностью?
М.П. Наверное, не мешала никому. Плыла как щепка в воде. У меня в характере есть такое - если на меня наступают, я отступаю.
Л.О. Ваши отношения со временем, как они складывались?
М.П. Жизнь была сложная, особенно по линии социальной. Скачкообразная была, но ведь не только у меня, во всей стране: и счастливая, и тревожная, и трудная, и интересная — разная. Ни я, ни мой муж — Павел Карлович Вейсбрем не были в социальном плане благополучны. Дворянское происхождение в те годы не украшало человека, всю жизнь держало в тревожном напряжении. Помню, даже обрадовалась грамоте ГПУ за участие в концертных бригадах БДТ, она воспринималась тогда мной как «охранная». Когда после выставки, посвященной 10-летию моей работы в театре, она ко мне не вернулась, я страшно расстроилась. Мой муж Павел Карлович был прекрасный интеллигентный человек, широко и глубоко образованный. Все, кто знали его, никогда не могли сказать о нем ничего дурного. Это был скромнейший человек, с огромным достоинством. Он по собственной воле вернулся из Франции, куда отец — банкир вывез семью и где он уже учился в Сорбонне. Но для Павла Карловича жизнь вне театра была невозможна, он мечтал о созданном и оставленном им в Ростове-на-Дону коллективе, о режиссуре, которой начал заниматься еще на родине, поставив «Незнакомку» А. Блока и « Гондлу» Н. Гумилева, где играли оба брата Шварца. Евгений впоследствии стал знаменитым драматургом. Семья у Павла Карловича была хорошая, родители не стали препятствовать мечте сына, отпустили в Россию. Он приехал в Ленинград. Удачно поставил ряд спектаклей в театре при Путиловском заводе. Один из них - «Двенадцатая ночь» по У. Шекспиру - произвел сильное впечатление на руководство Большого драматического театра, увидевшее его, и П.К. Вейсбрема пригласили режиссером в БДТ. В 1925 году на выпуске очередного спектакля — «Настанет время» по Р. Роллану его арестовали. Спектакль вышел, на афише значился режиссер А.Н. Лаврентьев. Сегодня в юбилейном буклете Большого драматического театра указана фамилия настоящего постановщика. Павла Карловича продержали в тюрьме, сначала в Ленинграде, потом в Москве. Допрашивали, выясняли, почему вернулся, и наконец отпустили. Казалось, он мог вновь заняться любимым делом. Но нет — среднее звено, все эти работники отделов культуры, райкомов, горкомов и обкомов, на всякий случай проявляли бдительность, и Павел Карлович неизменно выпадал из всех списков на присвоение званий, награждений, спектакли его закрывались или подвергались травле в печати. Его любили в театрах. Он ставил интересные, острые по форме, яркие спектакли. Работал много и успешно, но сломить ситуацию это не могло. Он постоянно получал шлепки. Всю жизнь был глубоко уязвлен этим положением и глубоко несчастлив от этого. Мы познакомились с ним в БДТ, когда он уже был известным режиссером, поставившим множество спектаклей в ленинградских театрах. Один из них - «Король Лир» с Н.П. Акимовым особенно нашумел в свое время. Ситуация тогда в театрах была сложная. Каждая смена художественного руководства сопровождалась обильным приемом в партию. Люди цеплялись за все, чтобы уцелеть. Такое было время. И все же я довольна всем. Довольна, что родилась в своей семье. Это очень дорогая для меня семья: отец, мать, сестра, тетя, муж - уважаемые любимейшие люди. Довольна, что пришла в театр, для меня это целый мир, и мне в нем было неплохо. И мой театр — БДТ был особенный, с прекрасный труппой и замечательными артистами, с режиссурой, непонятно почему всегда хорошо ко мне относившейся. Мне повезло: я прожила интересную жизнь в окружении талантливых и интересных людей. В Большом драматическом театре работали блестящие художники, замечательные композиторы. Те, кто тогда были молоды, потом выросли в великих мастеров. Дмитрий Шостакович, например... И поведение людей в театре было особенное. Я жила полной жизнью и с наслаждением. И довольна всем!
Июль 1999 г.