.jpg)
«Блажь!» — пишет Геннадий Тростянецкий на афише своей новой премьеры в БДТ, и этот восклицательный знак — предупреждение: дурь, шаль, сумасбродство, чепуха. Блажь.
И художник Владимир Фирер расписывает фасад помещичьего дома листьями, цветами и толстощекими рафаэлевскими путти. За фасадом — ничего, никакого дома, никаких интерьеров, деревянные лесенки, балки и палки, пустое пространство, простор бескрайний. Собственно, и пьеса невежинская — расписной фасад, за которым ничего, сплошная бескрайность, хочешь — верхом катайся, хочешь — поленья грузи, сходи с ума, громозди вздор на нелепость, сколько душа пожелает. Душа — желает.
И на академической сцене творятся очаровательные безумства. Вокруг аляповатого фасада, разъезжающегося в разные стороны, суетится толпа персонажей, вполне живых и совершенно не привязанных ни ко времени, ни к стране, ни к традициям, этакие иллирийцы а-ля рюс, относительно светские, приблизительно исторические. В эпоху, когда главным историческим писателем современной культуры стал Борис Акунин, так и должно быть. Потому что всё — блажь.
Тростянецкий выпускает на волю лицедея, заботливо снимая его котурн, предоставляя ему возможность штукарить в свое и публики удовольствие, поскольку не может лицедей постоянно изображать собою восковую персону, хотя бы изредка он должен ходить колесом и стоять на голове.
И потому у «Блажи» такое легкое дыхание. Распоясанный, расшнурованный, спектакль полон нелепостей, абсурдных ходов, мелких трюков и забавных деталей.
И в финале всем хорошо, все счастливы, все получили желаемое, все празднуют победу, каждый — свою над другими. А в стороне от общего ликования, под кустом садовых роз, со слезой в голосе, с бесконечным отчаянием, осознавая крах своих иллюзий, Сарытова затянет песню — пронзительно и тихо, до самой глубины души слушателя, как умеет только Усатова — песню несложившейся любви. Потому что блажь в живом великорусском языке — это и несбыточные мечты и грезы наяву.
Елизавета Минина «Иди и больше не блажи»
(«Империя драмы». 2007 г. Апрель)
